«Постижение Кастанеды» (Кастанеда Карлос)

Статья 39
Ришар де Милль
ДОСТОЙНЫЙ СОПЕРНИК
"Без существования достойного противника -- не врага, а хорошо подготовленного
и действенного соперника, -- ученик не способен продвигаться по пути знания."
Согласно описываемой истории, на календаре был 1962 год. Карлос расставлял
ловушки на кроликов и перепелок, но не мог ничего поймать, а Кастанеда в это
время показывал свои рукописи всем преподавателям Калифорнийского университета
в Лос-Анджелесе, но никак не мог найти в них отклика.
" -- Кто-то мешает твоей охоте, -- заявил Дон Хуан.
-- Кто? -- спросил Карлос, хотя он уже понял, кто это был. Это была Ла
Каталина, его достойный соперник."
Или, как он называл ее в первых трех книгах, "ля Каталина" -- в это имя
странным образом входили кавычки и определенный артикль женского рода.
Этот эпизод указывает на два тонких свойства стиля работы Кастанеды. Первое
заключается в том, что календарное время его жизни и время повествования часто
совпадают, и описываемые приключения Карлоса относятся к тем же датам, когда
аналоги событий происходят в жизни Кастанеды. Второе свойство представляет
собой сигналы метафорического изложения, обнаруживаемые в странностях стиля и
произношения, и благодаря им аллегория может быть отслежена вплоть до ее
подлинных источников в обыденной жизни автора. Какие же события заставили
Кастанеду выдумать "ля Каталину", очаровательную и ужасную ведьму,
вмешивающуюся в охоту Карлоса на силу?
Я убежден, что корни генеалогии достойного соперника заключены в двух статьях
в "Сатэрди Ивнинг Пост", первая из которых принадлежала перу Олдоса Хаксли,
одного из любимейших писателей Кастанеды. "Стимуляторы мистических
способностей", к которым Хаксли относит ЛСД и пейот, "обеспечивают подлинный
религиозный опыт", благодаря которому "огромное количество людей [зачастую]
достигает радикального самораскрытия и более глубокого понимания природы
вещей", что приводит к революции их религиозных представлений. Статья Хаксли
была опубликована в октябре 1958 года, на границе 60-х. Через год Кастанеда
прочел "Священные грибы", и она направила его к эпохальной работе семьи
Уоссонов "Грибы, Россия и история", фигурирующие в которой шаманы Мария Сабина
и Дон Аурелио, как я уже показывал, стали первыми прототипами Дона Хуана.
Кастанеда был не единственным духовным революционером, вдохновившимся работами
Хаксли и Уоссонов. Именно в то лето 1960 года, когда, согласно повествованию,
Карлос впервые встретился с Доном Хуаном, психолог из Гарварда Тимоти Лири
сидел у плавательного бассейна в Кьюрнаваке (Cuernavaca) и впервые пробовал
галлюциногены -- девять священных грибов Масатек (обратим внимание, что
грибную смесь Дона Хуана они с Карлосом покуривали в небольшом домике возле
оросительного канала, в который Дон Хуан потом окунал Карлоса, чтобы привести
его в чувство). В течение последующих пяти часов Лири чувствовал себя мертвым.
В том, что он впоследствии назывет глубочайшим религиозным опытом своей жизни,
он покинул свое тело, распростертое на кровати, заново прожил всю свою жизнь и
вернулся в прошлое к существованию в форме одноклеточного организма. Открыв
таким образом "духовный эквивалент водородной бомбы", он спешит в Гарвард,
чтобы поделиться испытанным с остальными. Одним из его первых сторонников
становится психолог Ричард Альперт, которые позднее станет известным как Баба
Рам Дасс. Вдвоем они начинают проповедовать свой новый завет студентам и
преподавателям вплоть до администрации университета, и в результате новые
евангелисты образуют некоммерческую корпорацию "_Международная Федерация
Внутренней Свободы_", сокращенно -- "If-If" [International Federation for
Inner Freedom; сокращение "If-If" означает "Если-Если". -- прим.перев.]. Летом
1962 года "If-If" организует учебный центр в рыбацкой деревушке Сиуатанехо
(Zihuatanejo) на побережье Мексики, чуть севернее Акапулько. Эти поклонники
психоделики делают своим святилищем очаровательный "Отель Каталина",
цепляющийся за самый край крутого обрыва и укрытый тенью пальм. На иллюстрации
показан вид на отель со стороны пляжа. Американцы, остановившиеся в гостинице
вместе с Лири, называют его "the Catalina", а при переводе на испанский вместе
с определенным артиклем это преобразутся в "ля Каталина" -- название, вполне
нормальное для отеля, но совершенно необычное для собственного имени героини
книги.
Хотя на курсы в "Каталине" записалось около пяти тысяч желающих, в Мексику
приехали лишь немногие. Весной 1963 года Гарвард увольняет заблудших
преподавателей, а затем мексиканское правительство изгоняет двадцать
обитателей "Каталины" назад на родину. Бесстрашное общество "If-If" занимает
45-комнатный особняк неподалеку от Миллбрука в Нью-Йорке и готовится к
решающей атаке на молодежь Америки, тем более что радио выделяет для Лири
специальную программу "Небо в бриллиантах". Журнал "Лук" публикует
"Загадочное дело о наркотиках в Гарварде", а "Сатэрди Ивнинг Пост" -- серию
статей "Опасная магия ЛСД", в которой "мексиканские приключения" описывает
Джон Коблер.
"Весь вечер я, как прикованный, просидел перед деревом, ощущая самую его
_древесность_", говорится в описании одного из ЛСД-видений Коблера. "Я
чувствовал, что это именно дерево, благодаря его аромату." -- будет якобы
вспоминать не притрагивавшийся к наркотикам Карлос, -- "Нечто во мне _знало_,
что этот своеобразный запах является самой _сутью_ дерева."
"Самые излюбленные наши принципы стоят на пути огромного прилива,
поднимающегося уже два миллиарда лет. Приятно, когда эта плотина вербального
выражения дает трещину", -- радостно восклицают Лири и Альперт. "Я _видел_
одиночество человека как гигантскую волну, застывшую передо мной и
сдерживаемую невидимой стеной метафор", -- напишет потом Кастанеда.
"If-If" предлагал освободить своих членов от "нитей паутины", чтобы они смогли
наконец воспарить в бесконечном пространстве сознания. Якобы отуманенная
грибами голова Карлоса будет летать среди серебряных ворон, а его глаза,
которые никогда на самом деле не застилало воздействие наркотиков, увидят
горную гряду как "паутину светящихся волокон".
В качестве руководства по использованию наркотиков "If-If" приняла "Тибетскую
Книгу Мертвых". Дон Хуан скажет Карлосу, что эта книга -- просто "куча хлама".
"Этот опыт в большей части невербален, невыразим словами, и поэтому в нем
невозможно следовать описаниям друзей -- разве что вы принимаете наркотик
одновременно с ними", -- говорят Лири и Альперт. Составляющие необычной
реальности "не могут стать темой споров и поисков обычной общности", --
напишет Кастанеда; они требуют некой "особой согласованности с общими
признаками". Коблер спросил одного психоаналитика, есть ли какой-нибудь
риск в использовании таких мощных наркотиков, которые применяются при лечении
некоторых пациентов. "Разумеется," -- заверил его врач, -- "ведь любой маг
может обнаружить, что он всего лишь жалкий ученик другого мага."
"Если кто-то сможет показать нам лучший путь к счастью," -- заявлял печально
известный Лири, -- "то мы немедленно бросим свои исследования. Но я не думаю,
что кто-то способен указать иной путь." Тем временем в еще никому неизвестном
разуме Кастанеды уже созревал лучший путь -- путь сердца Дон Хуана, который
уведет будущих читателей его книг от того, что Кастанеда видел как посторонний
наблюдатель за "Каталиной", -- к дисциплинированному и вненаркотическому
мистицизму.
Десять лет спустя, на встрече со студентами в Ирвине, Кастанеда сообщит им,
что Дону Хуану больше не нужны психотропные растения, хотя приверженность
ритуалу все еще заставляет его "ежедневно отыскивать и собирать грибы с
прежней тщательной внимательностью" -- с позиции ботаники это заявление
совершенно нелепо, так как грибы невозможно собирать "ежедневно" даже в
Оахаке (Oaxaca), не говоря уже о Соноре.
Джон Уоллис записал следующие фантазии Кастанеды, связанные с деградировавшими
остатками группы Лири.
Карлос рассказал нам, насколько ужасным стало для него обнаружение
остатков колонии, которую, по-видимому, в 60-х основал Тимоти Лири. Когда
мексиканские власти вышвырнули группу Лири из Мексики, некоторые члены
группы скрылись в холмах в ожидании, пока скандал не утихнет. Карлос
рассказывает о посещении дома, в котором все еще жили эти люди:
-- Я вошел, растянув рот в самой лучшей своей улыбке и крикнул: "Привет,
друзья! Я Карлос Кастанеда из Лос-Анджелеса." Но все были словно
замороженные. В большой комнате находилось двадцать пять человек
[Впечатляющие "остатки" группы из двадцати человек.], совершенно
неподвижных, будто окаменевших. Меня несколько приободрило подобие улыбки
на лице одной девочки, но от нее я тоже не добился ни единого слова. Она
подтянула к себе ногу и стала ее почесывать. Нога была полностью покрыта
волосами. Я был поражен тем, что видел. Я был совершенно ошеломлен. Я
выскочил из дома, появился Дон Хуан, [Интересно, почему Дон Хуан слонялся
по Сиуатанехо, в пятистах милях от Оахаки и в тысяче миль от Соноры?] и
мы отправились в горы. Я рассказал ему про этих американцев. Он сказал,
что тоже их видел, добавив, что они совершенно нелепы. Он видел, как они
едят грибы сырыми прямо в поле. Дон Хуан был испуган, потому что без
тщательной обработки эти грибы очень ядовиты [Это стало бы новостью для
Марии Сабины, хотя, разумеется, ядовитость грибов является метафорическим
предупреждением о духовном и умственном ущербе, который могут принести
галлюциногены, употребляемые без направляющего ритуала.]. Дон Хуан просто
не мог понять, как они могут поступать так глупо. Он видел совершенно
голого американца, сидящего посреди поля и пожирающего грибы прямо там.
Дон Хуан был потрясен."
Как объясняет Кастанеда, ему пришлось изучать магию, потому что сами по себе
наркотики не могут остановить этот мир, они лишь переставляют элементы
прежнего ложного видения мира. "В этом заключается мое отличие от людей типа
Тимоти Лири", -- заявил он; это был самый серьезный вызов, который Кастанеда
осмелился бросить самораскрытию а-ля Хаксли в борьбе за сердца и умы
последователей. Пока "Мессия от ЛСД" метался от одной идиотской крайности к
другой ("Я обожаю Тима", -- сказал Хаксли, -- "но поражаюсь тому, что он ведет
себя как придурок."), -- то оказываясь в тюрьме, то скрываясь в жалком
изгнании, то вновь надолго возвращаясь домой, -- Кастанеда продолжал писать
три своих бестселлера.
По словам Дона Хуана, влияние достойного соперника заставляет воина прилагать
ко всему максимальные усилия; противником, достойным Карлоса, Кастанеда
посчитал "ля Каталину". Осенью 1962 года в Сиуатанехо процветала "If-If"; в
то же время в Соноре, согласно повествованиям Кастанеды, Карлос испытал шесть
столкновений со своим достойным соперником, от которых у волосы у него
вставали дыбом. На поразительной фотографии, приведенной в статье Коблера в
1963 году (я привожу здесь зарисовку этого снимка), запечатлена дородная
молодая женщина в купальнике расцветки леопардовой шкуры, которая,
наглотавшись ЛСД, бредет по прибою мексиканского побережья; ее левая рука
протянута вниз, к воде. В подписи к фотографии Коблер говорит, что она
"ощущает силу океана". Я уверен, что этот примечательный образ, четыре
года хранившийся в изобретательном мозгу Кастанеды, воплотился в его рукописи
в 1967 году в форме "злобной ведьмы", пытающейся расправиться с Доном Хуаном,
что стало метафорическим изображением бума "психоделического супермаркета"
Лири, который грозил похоронить под собой любого начинающего автора
квазинаучного труда, попытавшегося отстаивать позиции строгой дисциплины,
навязанной труднодоступным магом, смешивающим свои ингредиенты по секретным
формулам.
С 1968 по 1974 год карьера Лири приходит к закату, а звезда Кастанеды,
наоборот, восходит. Соответственно, в каждой последующей книге Ла Каталина
становится все менее ужасной. В "Учении Дона Хуана" она настолько ужасна, что
на нее нельзя смотреть в ее подлинной форме. В "Отделенной реальности" она
остается пугающей, но уже превращается в красавицу. В "Путешествии в Икстлан"
она получает титул "достойного соперника". А в "Сказках о силе" Дон Хуан
наконец признается, что все это время она была другом, намеренно играющим роль
врага. Таким образом возрастает великодушие метафор Кастанеды, и в результате
он одерживает победу над этой католичкой-отступницей, над этой очаровательной
противницей. И он вполне мог позволить себе подобное великодушие, ибо уже в
1969 ученый муж Теодор Рожак со всей искренностью объявляет его работы
уникальным по своей важности вкладом в психоделическую литературу, утверждая,
что они, похоже, пришли на смену "относительно дилетантским потугам Хаксли,
Уоттса, Бэрроуза и Лири."
В интервью, которое он дал Сандре Бертон из "Тайм", Кастанеда рассказывает о
том, как был приглашен на вечеринку в Ист-Виллидж в Нью-Йорке, где встретился
с Лири; однако разговоры любителей "кислоты" оказались совершенно
бессмысленными. Он говорит: "Они выглядели, как дети, постоянно индульгируя на
своих противоречивых откровениях. Маги принимают галлюциногены совершенно в
иных целях, и после того, как попадают туда, куда хотели попасть, прекращают
их использование." Перевод этой метафоры таков: аллегорист пишет о
галлюциногенах, пока не издается несколько его книг; после этого он прекращает
о них писать. Столкновение Лири и Карлоса, безусловно, неизбежно, однако
кое-что в его описании выглядит немного странным. "Тайм" датирует встречу 1964
годом, но зачем бы еще ничего не опубликовавшего и совершенно никому не
известного автора из Лос-Анджелеса вдруг приглашали встретиться с Лири в
Нью-Йорке? И как ограниченный в средствах студент-выпускник смог бы оплатить
такое путешествие? Более красочная версия этой истории была приведена пять лет
спустя в "Фэйт". В ней путешествие Карлоса на восток объясняется его
приключениями с Доном Хуаном, а Лири и Альперт якобы узнали о них из "Учения
Дона Хуана". Пусть этот вариант снимает вопросы о нежданном госте и
безденежности путешественника, однако возникает более сложная проблема: к тому
времени, как было опубликовано "Учение Дона Хуана", Лири уже переехал в
Калифорнию, так что необходимость в каком-либо путешествии совершенно отпала.
В любом случае, впечатление Карлоса от Лири, описанное в 1969 году в "Фэйт",
ничуть не отличается от высказанного в 1964 году в интервью для "Тайм": беседы
поклонников "кислоты" по-прежнему убоги; Лири глупо шутит, постоянно хихикает
и называет Альперта "еврейским педиком", а сам Альперт -- к тому времени уже
вернувшийся из Индии с именем Баба Рам Дасс -- благословляет всю тусовку,
помахивая бананом, скрытым под полой его накидки. Встревоженный Карлос сбегает
с вечеринки точно так же, как перепуганный Карлос выбежал из дома
деградировавших хиппи.
Поскольку с 1968 по 1970 год оба они жили в Калифорнии, я вполне готов
поверить, что Лири и Кастанеда могли оказаться в одно время в одном и том же
месте, однако различные варианты этого столкновения объясняют нечто большое,
чем простое презрение Дона Хуана к демоническому Лири. По-видимому, Кастанеда
репетировал разнообразные воображаемые сцены и случаи, используя своего тогда
еще более популярного соперника для обретения магического контроля над Лири,
вовлекая его при этом самые разные аллегории. Если бы о приюте для Лири
довольно скоро не позаботились исправительные учреждения Калифорнии, то вполне
мог бы состояться разговор, подобный следующему:
КАТАЛИНА: _Хала, доктор Лири!_ Как здорово тебя снова встретить. Сколько лет,
сколько зим!
ЛИРИ: Привет. Мы что, уже раньше встречались?
КАТАЛИНА: _Еще бы!_ Я "Каталина".
ЛИРИ: Это ведь отель, очаровательный крошечный отельчик.
КАТАЛИНА: Прекрати ты свой _сексизьм_, Дон Тимо. Между прочим, я феминистка.
ЛИРИ: Это неважно. Кто ты на самом деле?
КАТАЛИНА: "Каталина"! Я была отелем, но сейчас я ведьма.
ЛИРИ: _Большое дело!_ Я как-то был одноклеточным организмом.
КАТАЛИНА: Знаю, Коблер писал об этом в одной статье -- она как раз и
является связью между тобой и Кастанедой.
ЛИРИ: Серьезно? А я из Кастанеды ничего не смог вытащить. Он явился на одну
нашу собирушку в Нью-Йорке... или это было в Калифорнии?.. Ладно, черт с ним,
-- в общем, он тогда забился в угол и ни слова не сказал за весь вечер.
КАТАЛИНА: Он занимался _сталкингом_.
---------------------
Catalina: He was STALKING. [He was TALKING -- Он разговаривал.)
Leary: No he WASN'T.
Catalina: Ess-TALKing. With an ESS.
---------------------
ЛИРИ: Брось ты, я его вижу, как сейчас.
КАТАЛИНА: Ты не _видишь_. Ты _смотришь_. Ты только меняешь местами одни и те
же ложные взгляды на мир. Ты и этот Ram D'Ass [баран из жопы -- ред.], с его
изнеженными формами блаженства и дурацким бананом в рясе.
ЛИРИ: Ладно, все это не имеет значения. Вот я сейчас основываю
пространственные колонии. В одной жизни успеть перейти от внутреннего космоса
к внешнему, представляешь?!
КАТАЛИНА: _Ха!_ Ты думаешь, мы сейчас не в _такой_ колонии? Ты что же, не
читал о пятитысячефутовом куполе? Это тебе разве не искусственная среда,
созданная инопланетянами?
ЛИРИ: Ух ты, я сейчас просто увидел его!
КАТАЛИНА: Ты не _видишь_. Ты занят только своими противоречивыми откровениями,
суперсладострастными видениями и своими ночными клубами. Ты казался таким
достойным соперником, мы думали, что ты сможешь запустить Карлоса на высокую
орбиту. Стоило бы тебя проучить за то, что ты стал такой задницей. Даже Дон
Олдос это говорит.
ЛИРИ: _Хаксли?!_. Он что, _живой_?!
КАТАЛИНА: Ну уж и не мертвый.
ЛИРИ: И где же он сейчас?
КАТАЛИНА: Разумеется, _под куполом_.
ЛИРИ: А я могу попасть под купол?
КАТАЛИНА: Если позволят. Это уж как _Нагваль_ захочет.
ЛИРИ: А как узнать, захочет он или нет?
КАТАЛИНА: Читай следующие книги.
ЛИРИ: Следующие? Обозреватели сказали, что Кастанеда уже исписался, выгорел.
КАТАЛИНА: Все эти разговоры -- куча хлама. Это они сами от злости сгорают,
потому что Карлос из них обезьян сделал. Вся эта затея с культом будет длиться
вечно, она вроде как бессмертная, понимаешь?
ЛИРИ: Это меня утешает.
КАТАЛИНА: Не _тебя_, _бобо_, а _его_.
ЛИРИ: Хм... я вижу.
КАТАЛИНА: Не _видишь_. _Видят_ Дон Хуан и Карлос. А Дон Лири только
_разговаривает_.
Статья 40
Ришар де Милль
АЛЛЕГОРИЯ -- НЕ ЭТНОБОТАНИКА:
Анализ письма Кастанеды Гордону Уоссону
и заметок Кастанеды на испанском языке
Карлосу Кастанеде пишут многие, но он мало кому отвечает. Гордон Уоссон стал
одним из таких счастливчиков. 26 августа 1968 года он отправил Кастанеде
следующее письмо:
Уважаемый г-н Кастанеда,
"Экономическая ботаника" предложила мне сделать обзор на основе "Учения
Дона Хуана". Я прочел Вашу книгу и был поражен ее уровнем и теми
галлюцинаторными эффектами, которые Вы испытали. Я надеюсь, что письма от
незнакомых людей еще не окончательно заполнили Ваш почтовый ящик, и у Вас
найдется время на обсуждение использования грибов Доном Хуаном.
Мои профессиональные интересы в первую очередь связаны с галлюцинаторными
эффектами мексиканских "священных грибов". Я и моя жена впервые
опубликовали материалы об обнаруженном в Оахаке культе грибов, и по моему
приглашению туда приехал и работал вместе с нами над их изучением профессор
Роберт Хейм. Втроем мы написали несколько книг и множество статей.
I.
Верно ли мое заключение, сложившееся на основе Вашего рассказа, что Вы
лично никогда не собирали эти грибы и даже не видели ни одного цельного
экземпляра такого гриба? В книге они всегда описываются уже в виде порошка,
возможно, в смеси с другими ингредиентами, не так ли? Дон Хуан носил этот
порошок в мешочке, висящем на шее. Когда он использовал их, они дымили. На
странице 63 Вы говорите, что однажды отправились в путешествие в Чиуауа
за _хонгитос_ (honguitos), но потом оказывается, что целью похода был
мескалито. Когда Вы впервые упоминаете об этих грибах, то говорите, что это
"возможно" _Psilocybe mexicana_ (стр. 7), но потом они оказываются уже
наверняка этим видом. Удостоверились ли Вы, что имеете дело с _Psilocybe
mexicana_? Этот гриб, скорее, разползся бы в руках Дона Хуана в клочки, но
уж вряд ли превратился бы в порошок. Однако некоторые галлюциногенные
"дымучки", растущие в определенных районах Мекстиканы, могли бы дать
подобный порошок. Известно ли Вам, где растут описанные Вами грибы -- на
выгонах, на полях, в навозных кучах, на гнилых стволах деревьев или где-то
еще?
II.
Судя по всему, Дон Хуан (я думаю, Вы сами дали ему это имя, чтобы
предохранить его от надоедливых поклонников) прекрасно говорит на испанском
и успел пожить во многих местах -- в Соединенных Штатах и в южной Мексике,
возможно, еще где-то, а также в Соноре и в Чиуауа. Каково его культурное
происхождение? Является ли он чистым индейцем Яки? Или его личность заметно
изменилась под влиянием тех новых мест, где он жил? Мог ли он подвергнуться
влиянию индейцев Оахаки в отдаленных районах этого штата и именно у них
научиться познаниям в грибах? Я расспрашиваю обо всем этом, потому что
раньше не было никаких свидетельств использования галлюциногенных грибов в
районах Соноры и Чиуауа. Честно говоря, их там даже никогда не находили,
и трудно поверить, что даже если в засушливых условиях этих штатов можно
случайно найти отдельные экземпляры таких грибов, то их хватит для
возникновения и отправления церемониальных ритуалов; в любом случае, очень
сложно рассчитывать найти их в достаточном количестве. Это могут быть
только известные индейцам небольшие районы, достаточно влажные и
плодородные, в которых они наверняка могут найти такие грибы. Возможно
также, что этот вид гриба еще не известен науке, и он способен расти в
засушливых местах. В таком случае было бы восхитительно, если бы Вы смогли
его обнаружить и сделать такое примечательное открытие. Практика курения
этих грибов, которую Вы описали, также была мне до сих пор неизвестна.
Если у Вас есть образцы этого порошка или той смеси, в состав которой он
входит как ингредиент, мы смогли бы определить его вид с помощью
микроскопического анализов, поскольку в такой смеси обязательно
присутствуют споры, и если этот вид известен науке, то этих спор будет
достаточно для его идентификации. На данный момент у нас хранится почти два
десятка галлюциногенных видов грибов, встречающихся в Мексике.
III.
Появится ли испаноязычная версия Вашей книги? Вы представили в ней
несколько переводов, но во многих случаях мне чрезвычайно хотелось узнать и
о других словах и выражениях. Как Дон Хуан произносит "человек знания" --
как "hombre de conocimientos" или просто как "un hombre que sabe"? В языке
Масатеков "курандеро" звучит как "cho-ta-chi-ne", "тот, кто знает".
Двуязычен ли Дон Хуан, или он говорит на испанском свободнее, чем на языке
Яки? Есть ли в Ваших заметках эквиваленты используемых им терминов на языке
Яки? Было бы чрезвычайно интересно изучить лингвистическую выразительность
языка Яки по значениям этих терминов. Упоминали ли Вы в других книгах или
в выступлениях, умеет ли он читать и писать на испанском? Чем он
зарабатывает себе на жизнь? Его эзотерические знания вполне
профессиональны, но ему ведь необходимо каким-то образом кормиться. Я
предполагаю, что Вы сами полностью принадлежите к культуре "гринго",
поскольку произносите свое имя как "Кастанеда", а не "Кастаньеда", как оно
звучит на испанском.
Искренне Ваш,
Р. Гордон Уоссон
Те, кто убежден, что Дон Хуан родился в одной из библиотек Калифорнийского
университета в Лос-Анджелесе, когда Кастанеда читал сочинения Уоссонов издания
1957 года, увидят определенную иронию в том, как в письме Уоссон
представляется "незнакомцем" и столь беспокоится о доказательствах своей
этноботанической квалификации. В 1968 году сам Уоссон еще не оценил той
степени, в какой его собственные работы стали источником вдохновения
Кастанеды. Три года спустя он признался, что сразу ощутил, что "пахнет
обманом". Дело было даже не в том, что грибы Дона Хуана невозможно было
опознать, но в том, что Кастанеда казался до странной степени равнодушным к их
идентификации. Письмо Уоссона является прекрасным примером того щепетильного
уважительного тона, которым именитые ученые экзаменуют студентов, подозревая
их в списывании и обмане. В 1968 году Уоссону было 70 лет, и он уже обладал
большим опытом в разоблачении обманщиков и притворщиков, однако в лице
Кастанеды ему встретился достойный соперник его уровня учености и опыта в
разоблачениях.
В своем ответе на письмо Уоссона Кастанеда претендует на образ человека науки,
опубликовавшего этноботанические находки, или по крайней мере, такие
достоверные наблюдения, которые могут стать надежной основой этноботанических
открытий, и который сейчас отвечает на вопросы, поставленные чрезвычайно
известным знатоком в этой области, строго ограничиваясь при этом своими
опубликованными утверждениями. Таким образом, содержание его письма неизбежно
становится достоянием всей научной среды и не может быть предохранено никакими
доводами о частной собственности или тайне личной переписки. Благодаря
любезному содействию Уоссона на меня легла обязанность и большая честь довести
до вас содержание этого документа. С другой стороны -- многих это разочарует
-- литературные права на это письмо защищены законом об авторских правах, и
его нельзя использовать без разрешения владельца. 12 августа 1979 года я
написал Кастанеде: "Ваши поклонники и мои читатели наверняка гораздо больше
оценят возможность прочесть исходный текст Вашего ответа, чем мой рассказ о
нем." Мало кого удивит, что ответа на это письмо я не получил. Тем не менее
когда-нибудь письмо Кастанеды будет опубликовано, и мне остается надеятся,
что, сравнив его с изложением в этой статье, вы убедитесь, что я неплохо
поработал, отделив то, что относится к ученой среде, от того, что принадлежит
самому Кастанеде, и что я передал содержание письма полностью и без искажений.
Пока Кастанеда не смягчится или его наследники не позволят опубликовать это
письмо, вам придется доверится мне.
Письмо Кастанеды к Уоссону составило шесть плотно заполненных машинописных
страниц, на каждой из которых стояла дата "6 сентября 1968 года". Подпись, вне
всяких сомнений, принадлежит Кастанеде. Тем не менее, в своей следующей книге
писатель напишет: "4 сентября 1968 года я отправился в Сонору навестить Дона
Хуана... Два дня спустя, 6-го сентября, пришли Лючио, Бениньо и Элихио... мы
собирались вместе поохотиться." Пока Карлос в Соноре охотится на зайцев,
Кастанеда практикует сталкинг на Уоссоне из Вествуда. Человек, который
по-настоящему владеет сталкингом, предстает перед оленем в форме оленя, перед
койотом -- как койот, а перед ученым -- в обличьи ученого. Характерным
способом поведения Кастанеды с теми людьми, которых он хочет обратить на свою
сторону или убедить в чем-то, является отзеркаливание их интересов и
подражание их манерам мимики и жестов. С мимикрии начинается и его письмо к
Уоссону -- заголовки на каждой странице, с указанием имени адресата и даты,
что является постоянной привычкой Уоссона; три раздела, пронумерованных
римскими цифрами; те же самые завершающие слова "Искренне Ваш". Чтобы избежать
повторений типа "Кастанеда пишет" я представил содержание письма в форме
списка из пронумерованных утверждений, а комментирую эти утверждения, как
обычно, в квадратных скобках. Вопросы Уоссона, которые цитировал Кастанеда,
выделены курсивом. Итак, письмо:
1. Кастанеде было чрезвычайно приятно получить письмо Уоссона, поскольку
Кастанеда "очень хорошо знаком" с его работами и польщен уделенным ему
вниманием. Однако, Уоссон должен принимать во внимание, что Кастанеда не
является большим авторитетом; его знания полностью ограничены теми данными,
которые ему удалось собрать. Его заметки никогда не были в строгом смысле
антропологическими полевыми наблюдениями, но скорее "результатами опросов",
связанных с его интересами, имевшими "значение" и "содержание" лично для него.
Таким образом, его увлекают скорее "косвенные намеки" Дона Хуана, чем
какие-либо "специфические этографические подробности". Поскольку он имел дело
с "драматичной и серьезной" системой убеждений, то даже намеренно скрывал
некоторые такие детали. Было бы "излишним" пытаться исправить эти
неопределенности в одном единственном письме без предварительной подготовки
более широкого "этнографического контекста", и поэтому Кастанеда попытается
лишь ответить на вопросы Уоссона. [Подвергая себя прелестному самоунижению,
Кастанеда оправдывается ограниченностью своей профессиональной компетенции и
неофициальностью целей своих исследований, выскальзывая таким образом из
смирительной рубашки научной этнографии. Судя по всему, упоминание
драматичности и серьезности убеждений Дона Хуана как-то обязывает Кастанеду
скрывать этнографические детали. Честно говоря, это больше похоже на намерение
мистифицировать читателя. Под "излишним" он, очевидно, понимает тщетность, но
далее подразумевает, что если бы он пожелал, то смог мы поместить Дона Хуана в
определенный и ясный этнографический контекст, чему он сам противоречит
немного ниже. В данном случае такой подтекст служит целям окружения его слов
аурой достоверности без каких-либо реальных доказательств этой достоверности.]
ВОПРОС: Верно ли мое заключение, сложившееся на основе Вашего рассказа, что Вы
лично никогда не собирали эти грибы и даже не видели ни одного цельного
экземпляра такого гриба?
2. Кастанеда сам собирал эти грибы. Он держал в руках "не меньше сотни" их
экземпляров. Каждый год они с Доном Хуаном отправлялись собирать грибы "на
юго-запад и северо-запад от Валье Насьональ (Valle Nacional)" [Уаутла де
Хименес (Huahutla de Jimenez), где Уоссон впервые попробовал грибы,
расположена на северо-западе от Валье Насьональ. Отзеркаливание Кастанеды
привычно отражает то, что собеседник ожидает или надеется увидеть, при этом не
показывая это в четких очертаниях. Сейчас он напоминает Уоссону о Уаутла, не
упоминая точного названия этой местности.] Кастанеда хотел описать ритуал
собирания грибов в "Учении Дона Хуана", но поскольку, в отличие от пейота и
дурмана, эти грибы содержат "союзника (альядо, aliado)" Дона Хуана, тот
установил правило "абсолютной секретности относительно подробностей процесса".
[Кастанеда мягко сворачивает в сторону, переходя от вопроса о внешнем виде
экземпляра гриба, который интересовал Уоссона, к рассказу о ритуале их
собирания Доном Хуаном, и в результате говорит, что ритуал запрещено кому-либо
описывать. Он ни упоминает, ни подразумевает, возможно ли представить
экземпляр этого гриба. Почему? Если бы Дон Хуан четко запретил забирать с
собой образцы грибов, это могло бы полностью предрешить судьбу их
ботанического исследования, однако Кастанеда слишком тонок для подобного хода.
Пока мы пялимся на ритуал, Кастанеда ловко скрывает грибы в своей шляпе, как
это делает каждый фокусник.]
ВОПРОС: Удостоверились ли Вы, что имеете дело с Psilocybe mexicana?
3. Нет. Это была лишь преположительная оценка, "ужасно несовершенная". [Вновь
самоуничижение.] Уверенная идентификация вида грибов в "Учении Дона Хуана",
как предполагает Кастанеда, была "ошибкой издательства". Поскольку он никогда
не был полностью убежден в правильности своего определения, оно должно было
оставаться предположительным при каждом упоминании в книге. [Кастанеда
неохотно перекладывает вину за ошибку на редакторов "Юниверсити Пресс", но как
же он сам просмотрел эту ошибку?] Грибы Дона Хуана выглядят похожими на
изображения _Psilocybe mexicana_, которые встречались Кастанеде, а один
[безымянный] работник факультета фармакологии Калифорнийского университета в
Лос-Анджелесе показывал ему экземпляры этого гриба, которые выглядели точно так
же. К тому же, грибы Дона Хуана не превращаются в порошок, когда их держат в
руках. [То есть, это наверняка не "дымучки" из Мекстиканы, и скорее все-таки
_Psilocybe mexicana_ -- в таком случае, почему бы и не называть их так и
дальше в книге? Тактика представления мага в унизительном виде служит его
стратегии окончательного самоутверждения.] Дон Хуан всегда брал гриб левой
рукой, переносил его в правую, а потом бросал в горлышко тыквы. [_Минутку!_ А
как же правило "абсолютной секретности" ритуала собирания? Или оно такое
гибкое, что изменяется, когда человек пишет письма? Дон Хуан что, придумал его
как помощь в написании этого письма?]
ВОПРОС: Известно ли Вам, где растут описанные Вами грибы?
4. Да. На стволах мертвых деревьев, но чаще всего в гнилых кустарниках.
ВОПРОС: Каково культурное происхождение Дона Хуана?
5. Дон Хуан -- достаточно смешанный человек, и его личность сформировалась под
влиянием множества культур, помимо культуры индейцев Яки. Хуан -- его
настоящее имя. Кастанеда пытался придумать какой-нибудь псевдоним, но ни одно
из имен не подходило этому человеку. [Интересно, если бы кто-то пытался
придумать другое имя Питеру Пэну или доктору Дулитлу, какое бы подошло?] Дон
Хуан -- не чистокровный индеец Яки. Его мать была из племени Юма. Он родился и
провел первые шесть-семь лет жизни в Аризоне, а потом переехал в Сонору. Через
некоторое время после того, как мексиканские власти выслали его из Соноры, он
перебрался в район Валье Насьональ [в Оахаку], где прожил больше тридцати
лет. Кастанеда считает, что он переехал туда вместе со своим учителем,
"который, скорее всего, был из племени Масатек". Кастанеде не удалось узнать,
кто был его учителем и где Дон Хуан изучал магию, но тот факт, что каждый год
Кастанеда отвозит Дона Хуана в Оахаку для собирания грибов, позволяет
достаточно уверенно предположить, где именно Дон Хуан учился их применению.
Так или иначе, Кастанеда не может определить культурное происхождение Дона
Хуана, "разве только угадыванием". [А вот и противоречие высказанному выше
намеку на то, что в продолжительной переписке Кастанеда смог бы "отследить" и
"поместить Дона Хуана в определенный и ясный этнографический контекст".]
Невозможность определить культурные основы Дона Хуана показывает еще одну
ошибку Кастанеды, которую он с сожалением оправдывает "недостатком опыта в
вопросах публикации". Принимая его рукопись к печати, редакционная комиссия
здательства Калифорнийского университета "предположила", что включение в
название книги слова "Яки" наверняка "придаст работе этнографическую
направленность". "Тогда они еще не прочли рукопись", но тем не менее
доказывали Кастанеде, что ему следует называть Дона Хуана индейцем Яки -- и
ему, разумеется, пришлось это сделать, -- однако он никогда не утверждал, что
Дон Хуан был продуктом или представителем культуры Яки, хотя этот неверный
вывод и можно сделать на основании подзаголовка "Путь индейца из племени Яки".
[Сделаем небольшую паузу и проанализируем то, что Кастанеда только что
рассказал Уоссону о своей публикации в Калифорнийском университете:
редакционная комиссия Университета 1) принимает к публикации _еще не
прочитанные_ рукописи и работает на основе простых _предположений_; 2)
навязывает подобным работам искажающие заглавия против воли добросовестных
авторов, неопытных в вопросах публикации. В противоположность этому, записи
указывают, что Уолтер Голдшмидт, член редакционной комиссии, прочел рукопись
Кастанеды, которую комиссия приняла к печати по его рекомендации и на основе
мнения еще трех независимых консультантов. Что касается второго обвинения, мне
припомнились также рассуждения Спайсера о том, что "Юниверсити Пресс" "зашло
далеко за пределы намерений Кастанеды" и добавило в книгу смущающий
подзаголовок, и я написал в издательство, процитировав им слова Спайсера.
Редактор Удо Струтинский ответил: "Заголовок книги Кастанеды и полный его
текст его книги были напечатаны без изменений на основе рукописи автора."
Несмотря на мои сомнения в подлинности показаний, представленных "Юниверсити
Пресс" в деле "Кастанеда против Сообщества Ученых", в данном случае я более
склонен поверить заявлению Струтинского, тем более что один достоверный
источник из "Саймон энд Шустер" сообщил мне, что Кастанеда "устанавливает свои
собственные правила практически во всем и никогда не проявлял никакого
стремления к сотрудничеству ни в чем, за исключением своевременного
представления рукописей." На самом деле, Струтинский хотел, чтобы Кастанеда
"сократил свой структурный анализ", поскольку издательство обычно не публикует
всякие утомительные пародии на теоретизирования, тем не менее им пришлось
оставить в книге 54 страницы "чистого бреда", опубликованных, как сказал
Струтински, "не по нашей воле, но по настоянию автора". Мог ли автор, который
просто вколотил подобный литературный кактус в горло Голдшмидта и "Юниверсити
Пресс", мягко смириться с искажающим заголовком книги -- каким оно несомненно
и является, -- если только он сам не предложил подобного заголовка? Я просто
не в состоянии в это поверить.]
Кастанеде не известно [это вновь продолжается его письмо], растут ли
галлюциногенные грибы в засушливых районах Соноры и Чиуауа, и он
сомневается, что Дон Хуан пытался искать их там. Тем не менее, однажды Дон
Хуан сказал, что если человек способен управлять силой грибов, то они вырастут
там, где он ожидает их найти. [Есть много, друг Уоссон, такого, что и не
снилось вашей микологии.] Первый раз Кастанеда увидел эти грибы в Дуранго
[чуть южнее штата Чиуауа], но там их оказалось недостаточно для
использования. [Кастанеда отзеркаливает слова Уоссона: "очень сложно найти их
в достаточном количестве для церемониальных ритуалов".] Дон Хуан сказал тогда,
что за достаточным количеством им придется отправиться в Оахаку. В 1964 году
Кастанеда нашел "один единственный экземпляр" в горах Санта-Моники (возле
Лос-Анджелеса), однако "лаборатория Калифорнийского Университета" [вновь не
названо ни одно конкретное имя] легкомысленно потеряла его еще до того, как
они смогли его идентифицировать. [Еще одна демонстрация того, как добрые
намерения добросовестного, но ужасно несовершенного и во всем сомневающегося
исследователя, пропадают втуне из-за бюрократической безответственности и
неукротимой некомпетентности крупного университета.] Для Кастанеды было
"безусловно несомненным", что этот экземпляр относился к грибам Дона Хуана.
[Как наука сможет вынести такую трагическую потерю?! Однако магов заботит
несколько другое, а именно:] Дон Хуан говорил, что обнаружение таких грибов
служит знаком успеха обучения, но собирать их и передавать незнакомцам [типа
Уоссона] является грубейшей ошибкой [Это передает ощущение запрета, но не
является строгим запрещением собирания ботанических образцов.]
ВОПРОС: Есть ли у Вас образцы этого порошка или той смеси, в состав которой он
входит как ингредиент?
6. Нет, но Кастанеда уверен, что сможет добыть образец порошка, -- правда,
совсем немного, "возможно, лишь мазок". Если этого будет достаточно для
изучения под микроскопом, он вышлет его Уоссону не позднее конца 1968 года.
[Хотя Карлос курил грибную смесь еще восемь раз после того, как Кастанеда
написал это письмо, обещанный "мазок" так никогда и не был получен.]
ВОПРОС: Появится ли испаноязычная версия Вашей книги?
7. Кастанеда надеется, что "Юниверсити Пресс" "рассмотрит такую возможность".
Все его записи сделаны на испанском, поэтому "Учение Дона Хуана" является
"практически английской версией рукописи на испанском". [Почему же тогда
мексиканскому романисту Хуану Товару пришлось переводить с английского "Учение
Дона Хуана" и три последующие книги, включая множество труднопереводимых
выражений американского сленга? Почему же эти "рукописи на испанском" нельзя
было выслать Товару, чтобы облегчить его задачу и сделать его перевод более
близким к исходным испанским оборотам речи Дона Хуана? Ответ на эти вопросы
будет предложен чуть позже.]
ВОПРОС: Как Дон Хуан произносит "человек знания" -- как "hombre de
conocimientos" или просто как "un hombre que sabe"?
8. "Этот вопрос" Уоссона содержит "самые захватывающие" для Кастанеды
"сведения". [Что же такого нового и захватывающего в этой информации? В той
части письма Уоссона, которая связана с этим вопросом, содержится единственное
информативное утверждение: индейцы Масатек называют курандеро "тем, кто
знает". Кастанеда делает вид, что слышит об этом впервые, как будто это не
было описано на страницах 251-252 работы Уоссонов "Грибы, Россия и история".
Очень странно, что несмотря на то, что Кастанеда "очень хорошо знаком" с
работами Уоссона, он не потрудился заглянуть в самый известный и подробный на
тот момент труд по мексиканской этномикологии.] Хотя Дон Хуан использовал все
три упомянутых Уоссоном термина, Кастанеда предпочел везде использовать
понятие "человек знания", потому что он "более четкий", чем "тот, кто знает".
[И возможно потому, что он не настолько явно отзеркаливает фразу, найденную на
странице 252 той самой книги, которую Кастанеда удивительным образом не
удосужился прочесть.] Чтобы пояснить использование Доном Хуаном этих терминов,
Кастанеда прилагает к этому письму несколько [12] страниц своих заметок на
испанском, которые, он надеется, будут разборчивыми. Эти страницы являются
"чистовиками", созданными на основе тех невразумительных заметок, которые
Кастанеда делал во время бесед с Доном Хуаном. Обычно он расшифровывал свои
заметки "как можно быстрее", чтобы сохранить свежесть памяти и яркий стиль
слов и мыслей Дона Хуана. [Скоро мы заглянем в эти заметки и узнаем еще больше
о том, как сочиненяются романы.]
ВОПРОС: Двуязычен ли Дон Хуан, или он говорит на испанском свободнее, чем на
языке Яки?
9. Возможно, Дон Хуан говорит на испанском лучше, чем на каком-то другом
языке, но кроме него, он говорит на языках Яки, Юма и Масатек. Кастанеда
никогда не слышал, чтобы он говорил на английском, но подозревает, что Дон
Хуан прекрасно знает и этот язык.
ВОПРОС: Есть ли в Ваших заметках эквиваленты терминов, которые он использует,
на языке Яки?
10. В записках Кастанеды встречаются индейские слова, но не все они относятся
к языку Яки, и их явно недостаточно, "чтобы провести серьезное исследование".
[Очень хорошо, но ведь переписка между коллегами не составляет и совсем не
предполагает "серьезного исследования". Очевидно, что Уоссон был бы
чрезвычайно рад узнать хотя бы один подобный индейский термин, тем не менее ни
единого примера не приведено.]
ВОПРОС: Упоминали ли Вы в других книгах или в выступлениях, умеет ли Дон Хуан
читать и писать на испанском?
11. Дон Хуан свободно читает по испански, хотя Кастанеда никогда не видел его
пишущим. Очень долгое время Кастанеда ошибочно считал его неграмотным, но
оказалось, что Дона Хуана просто не интересуют способности такого сорта.
Именно подобные различия между ними и являются той основной темой, которую
Кастанеда пытается осветить в биографии Дона Хуана, которую сейчас пишет. [И
которая до сих пор, одинадцать лет и четыре книги спустя, все еще не вышла в
свет -- судя по всему оттого, что очень сложно написать биографию человека,
чье культурное происхождение невозможно определить, -- "разве только
угадыванием"].
ВОПРОС: Я предполагаю, что Вы сами полностью принадлежите к культуре "гринго",
поскольку произносите свое имя как "Кастанеда".
12. О самом Кастанеде рассказывать особенно нечего. [Каждый и так видит, что
это просто скучный и незамысловатый парень, которому посчастливилось
встретиться с поразительным старым индейцем.] Он родился в Сан-Паулу, в
Бразилии, но учился в школе в Аргентине, а затем переехал в Соединенные Штаты.
Его "полное имя -- Карлос Аранча". Согласно латиноамериканской традиции
прибавлять к имени фамилию матери, он стал Карлосом А. Кастанедой, а вскоре
после того, как перебрался в США, начал опускать это А. [Очевидно, Кастанеда
имеет в виду, что чтобы _расширить_ свое имя, он добавил фамилию матери Аранча
к отцовской фамилии Кастанеда; таким образом, он поменял местами подлинные
(точнее, почти подлинные) фамилии матери и отца. Но вместо того, чтобы
по-человечески это объяснить, он говорит, что его "полное имя -- Карлос
Аранча". В чем тайное значение этой крошечной ошибки? Мне кажется, что эта
ошибка свидетельствует, что истина все же для него _нечто значит_ и
проявляется здесь незаметно для него самого, заставляя достаточно близко
вернуться к тому имени, каким его обычно называли в Перу: Карлос Арана.]
Фамилия "Кастанеда" принадлежала его деду с Сицилии, и скорее всего, тот он
изменил ее первоначальную сицилианскую форму. [Но если его дедушка переехал в
Бразилию, язык которой близок к португальскому, то почему же он изменил свою
итальянскую фамилию, какой бы она ни была, на испанскую "Кастаньеда", а не на
португальскую "Кастанчеда"]. Кастанеда надеется, что дал ясные ответы на все
вопросы Уоссона и еще раз благодарит его за присланное письмо.
Кастанеда забыл рассказать о том, чем Дон Хуан зарабатывает на жизнь, но тем
не менее дал ясные, хоть не очень исчерпывающие и точные, ответы на все
остальные вопросы Уоссона. Более того, по собственной иницитиаве он прислал
вместе с письмом 12 страниц своих заметок. Позже это подражание сотрудничеству
будет оптимистично признано "полным и откровенным", но в тот момент Уоссон был
далек от удовлетворенности полученной информации. 4 октября 1968 года он
отправил еще одно письмо, в котором выражал надежду, что, работая над
биографией, Кастанеде удастся установить личность учителя Дона Хуана, который
"наверняка был экстраординарным человеком". Уоссон интересовался также, на
какой высоте собирались эти грибы, использовались ли они только для курения,
какие другие ингредиенты входят в смесь, и как долго продолжается эффект
опьянения. Он просил Кастанеду прислать поскорее прислать хотя бы "мазок"
грибной пыли, и все-таки постараться раздобыть целый экземпляр. Он упоминает
также, что эти грибы не могут относиться к виду _Psilocybe mexicana_,
поскольку те никогда не растут на гниющих стволах, пнях и кустарниках, так что
это либо _Psilocybe yungensis_, либо неизвестный новый вид.
Кастанеда не ответил на второе письмо Уоссона, но позже они ненадолго
встретились в Нью-Йорке, а потом еще раз в Калифорнии. Несмотря на свои
прежние подозрения, после этих встреч у Уоссона сложилось о Кастанеде
впечатление "честного и серьезного молодого человека". В 1973 году пораженный
Уоссон обнаружил в неопубликованной _веладе_ Марии Сабины заклинание племени
Масатек, которое в переводе звучало: "Женщина, останавливающая мир, -- это я".
Так он обнаружил первое серьезное доказательство правдоподобия заметок
Кастанеды, поскольку шаманистское понятие "остановки мира" было использовано и
Марией Сабиной, и Доном Хуаном, причем не было нигде обнародовано до появления
в книге Кастанеды "Путешествие в Икстлан". До той поры Уоссон рассматривал
работы Кастанеды скорее как аллегории, чем как полевые наблюдения, но этот
пример очевидной искренности и согласованности понятий заставил его поверить в
существование _некоего_ ядра, связующего шаманов, погребенного _где-то_ в
глубинах фантастической научности Кастанеды.
Совпадение фраз об остановке мира, заинтриговавшее и приободрившее Уоссона,
серьезно озадачило разоблачителя де Милля, поскольку существование хотя бы
единственного увесистого свидетельства, доказывающего, что Кастанеда создавал
свои полевые заметки вне студенческого городка, мгновенно превращало бы этого
великого обманщика в пустяк, в "художественного обработчика" полевых записей;
тогда прекратился бы скандальный открытый спор и не состоялось бы крупное
публичное разоблачение. Перед тем, как написать хоть слово "Путешествия
Кастанеды", мне необходимо было выяснить, существует ли реальная связь между
Кастанедой и ранее представленным в литературе шаманом. Было ли это лишь
поверхностным сходством, или оно имело значение, уходящее своими корнями в
доколумбовую эпоху? Я отправил письмо Юнис Пайк, лингвисту и знатоку языка
Масатек, в котором интересовался, что по ее по мнению могла иметь в виду Мария
Сабина, проговаривая это заклинание перед магнитофоном Уоссона в ночь с 12 на
13 июля 1958 года. Ее ответ (который впоследствии был подтвержден переводчиком
Уоссона и его соавтором Флоренс Коуэн) прокололо мыльный пузырь достоверности
нашего мага:
Вы спрашивали, что имела в виду Мария Сабина, когда произносила: "Женщина,
останавливающая мир, -- это я". Я бы перевела ее фразу с Масатек совсем
иначе. Она использует глагол _се-нкви_, который используется для описания
столба, подпирающего крышу. Я предпочла бы перевести его как
"удерживать", или еще точнее -- "поддерживать (снизу)". Таким образом,
эту фразу можно было бы перевести как "Женщина, поддерживающая мир, --
это я."
"Остановка" в представлениях Дона Хуана совсем не означает поддерживание мира
в качестве опоры, или его удержание -- наоборот, она приводит к разрушению
мира, поэтому связь между двумя упоминаниями была совершенно случайной, а
свидетельство достоверности -- иллюзорным, так что я продолжил проводить свое
разоблачение.
Я попросил Уоссона прислать мне письмо Кастанеды и те 12 страниц его полевых
записей. 10 января 1976 года он написал Кастанеде, спрашивая, нет ли у него
возражений против этого. Ответ до сих пор не пришел, и через три года Уоссон
решил, что столь продолжительное молчание -- знак согласия. В октябре 1978
года на конференции по галлюциногенным растениям в Сан-Франциско он вручил мне
свою переписку с Кастанедой и 12 страниц с заметками, к которым мы сейчас и
обратимся.
Эти двенадцать листков представляют собой ксерокопии страниц с записью бесед и
повествовательными заметками, записанными на разлинованной бумаге, похожей на
бумагу из блокнотов, которыми пользуются студенты. В верхнем правом углу
каждой страницы стоит ее номер; записям от 8 апреля 1962 года соответствуют
номера 38-42, а записям от 15 апреля 1962 года -- номера 1-7. Почерк плотный,
равномерный, твердый, несколько странный и не самый изящный, но вполне
разборчивый. Записи сделаны на испанском языке. На страницах не встречается ни
одного индейского слова. Для указания человека знания Дон Хуан использует три
различных фразы: _uno que sabe_ (тот, кто знает), _hombre que sabe_ (человек,
который знает) и _hombre de conocimiento_ (человек знания). Испанский
Кастанеды не так хорош, как его английский. Он обнаруживает ограниченный,
скудный лексикон и демонстрирует довольно странную грамматику и произношение.
К примеру, он пишет _tubo_ вместо _tuvo_, _hiba_ вместо _iba_, _comanda_
вместо _manda_. Он достаточно неожиданно использует предлоги и опускает
местоимения именно там, где их больше всего ожидаешь. Разговоры в записях еще
более изобилуют повторениями, чем в опубликованных книгах.
В 1973 Уоссон сказал об этих листках: "Их содержание вполне удовлетворительно
передано в английском варианте на страницах 56-60 "Учения Дона Хуана". Это не
совсем верно. _Многое_ из содержания этих страниц действительно описано в
книге, но некоторые моменты там совершенно не упоминаются. В 1968 году Уоссону
не удалось распознать или обратить внимание на содержащееся в них
дополнительное значение, что мы и проделаем сейчас. Однако сначала мне
хотелось бы отказаться от следующего своего заявления, сделанного на странице
50 "Путешествия Кастанеды". Я писал:
Не добившись успеха с получением столь долго ожидаемых доказательств от
Кастанеды, я выражаю свое официальное мнение о том, что эти 12 страниц не
существовали до тех пор, пока Уоссон не написал Кастанеде свое письмо,
что они были специально созданы именно из-за этого случая, и что это
единственные реально существующие заметки на испанском, вышедшие из-под
пера Карлоса за десятки лет, проведенных им в пустыне.
Непреднамеренно, с помощью Уоссона, Кастанеда обеспечил эти долгожданные
доказательства, которые опровергают мое официальное мнение 1976 года. Мое не
менее официальное мнение 1979 года заключается в том, что Кастанеда начал
писать свою историю на испанском и полностью переключился на английский лишь
при написании второй книги, в которой Дон Хуан необъяснимым образом начинает
использовать американский сленг. Это означает, что в действительности может
существовать множество блокнотов, которые при необходимости можно будет выдать
за испаноязычные полевые заметки, чтобы обеспечить пищу для диссертаций
соискателей степени Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе в XXI веке. Но
мы пока что перейдем к тем 12 страницам, которые я держу в руках.
Мое отступление не означает воскрешения образа Карлоса-c-Блокнотом. Наоборот,
мне хотелось бы захоронить его еще глубже, чем он покоится сейчас. В 1976 году
я представлял себе, что Кастанеда садится за стол, открывает "Учение Дона
Хуана" на странице 56 и переводит пять страниц книги на испанский, внося то
тут, то там некоторые вариации из соображений художественной правдоподобности.
Карлос-с-Блокнотом чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы Кастанеда именно
так и поступил. Но на самом деле он, по всей видимости, просто вырвал
несколько страниц из своей объемистой рукописи на испанском. Ошибочность этого
поступка заключается в том, что рукопись на испанском и ее перевод на
английский рассказывали историю по разному, и мы получили раннюю и позднюю
версии одного и того же романа. Если бы переводчик Товар получил обе эти
версии, он был бы глубоко озадачен, не понимая, которая же из них подлинная. В
результате он пришел бы к выводу, что достоверной не является ни одна из них,
что и объясняет тот факт, что ему пришлось переводить английскую версию без
всякой помощи со стороны исходной рукописи на испанском. Несмотря на то, что в
письме к Уоссону Кастанеда утверждает, что переписывает свои заметки
немедленно, чтобы сохранить слова и мысли Дона Хуана, исследование этих двух
вариантов указывает совсем не на сохранение, но наоборот, на значительные
разногласия, некоторые из которых мы рассмотрим в оставшейся части этой
статьи.
Сцена заметок открывается утром. Карлос собирается покинуть обитель Дона
Хуана. Дон Хуан спрашивает, когда тот возвратится, и Карлос обещает вернуться
через два месяца. Дон Хуан говорит, что такие неприлежные занятия никогда не
позволят Карлосу стать человеком знания. В свое время сам Дон Хуан вошел в дом
своего бенефактора еще мальчиком и не покидал его до поры возмужания, пока его
бенефактор не умер. Хотя времена были очень тяжелыми, бенефактор заботился о
нем, как о родном сыне. Карлос интересуется, где они тогда жили. Дон Хуан
отвечает, что об этом нельзя рассказывать, и когда придет срок смерти Дона
Хуана, Карлос тоже не должен будет говорить, где он познакомился с Доном
Хуаном, где встречался с ним и как того звали. Все искренние и преданные маги
следуют этому закону. Когда Дон Хуан умрет, Карлос даже не должен
расспрашивать, где он погребен. Карлос замечает, что очень многие люди знают
их обоих и место, где они встречаются. Дон Хуан отрицает это. Карлос приводит
как примеры Фернандо, Дона Нахо и невестку Дона Хуана. Дон Хуан говорит, что
эти люди не в счет, потому что они просто глупые болваны, но существуют
другие люди, которые имеют значение. Карлос спрашивает, кто они. Дон Хуан
отвечает, что Карлос узнает это, когда придет время. Главное -- следовать
закону секретности. Карлос клянется свято соблюдать закон. Дон Хуан заявляет,
что у Карлоса большой рот, и он всем все расскажет. Карлос протестует. Подобно
Иисусу, обращающемуся к Петру, Дон Хуан хладнокровно и беззлобно заверяет
Карлоса в его будущем отречении и предательстве, которые произойдут в свое
время.
Этот очень трогательный пассаж, оживленный аллюзией на тему Нового Завета и
таящий в себе обещание надвигающегося драматичного конфликта, содержит также
такую информацию о бенефакторе Дона Хуана, которую нельзя найти больше нигде в
его книгах -- вернее, мне следовало сказать, что ее вообще нельзя найти в
книгах Кастанеды, так как писатель отказал описанной сцене в публикации.
Однако он не забыл о ней: 5 октября 1968 года его повествования (месяц спустя
после ответа Кастанеды Уоссону по календарному времени) Дон Хуан напоминает
Карлосу о законе секретности -- о том законе, о котором он говорил ему
"раньше".
В "Учении Дона Хуана" повествование о 8 апреля 1962 года завершается отказом
Дона Хуана рассказать Карлосу что-либо еще о четырех врагах. Однако в
рассматриваемых путевых заметках в конце страницы 42 описана еще одна сцена.
Два часа пополудни того же дня. Дон Хуан и Карлос заводят беседу о хрустальных
шарах, используемых магами, но затем Дон Хуан резко меняет тему. "Существует
три формы духовных существ", -- говорит он, -- "Три класса духов. Духи,
которые ничего не дают, потому что им нечего дать. Духи, которые пугают,
потому что..." На этом страница заканчивается. Эта краткая сцена из полевых
записей прекрасно сохранилась в изданном тексте -- правда, в "Отделенной
реальности", в которой она датирована не 8 апреля 1962 года, а 16 декабря 1969
года. Таким образом, эта сцена была извлечена из старой рукописи автором,
работавшим над второй книгой. А что же насчет хрустальных шаров, используемых
магами? Они возникают на странице 245 третьей книги и датированы 14 апреля
1962 года.
Сравнив записи в "Учении дона Хуана" и в "Путешествии в Икстлан", датированные
15 апреля 1962 года, Уоссон сообщил о том, что в повествовании "компания
странным образом раздваивается". В "Учении дона Хуана" они вдвоем беседуют в
доме Дона Хуана, а в "Путешествии в Икстлан" они заняты поздней трапезой в
каком-то приграничном городке. Это возможно только в том случае, если Дон Хуан
живет неподалеку от границы, но на шестой странице полевых заметок,
посвященных этому дню, говорится: "Дон Хуан прислонился к столбику рамады и
смотрел на горы Бакатете, видневшиеся вдалеке." Если дом Дона Хуана расположен
вблизи границы, то можно только позавидовать остроте его зрения, ибо горы
Бакатете протянулись не менее, чем в двухстах милях к югу.
Человека можно назвать человеком знания только когда он преуспеет в борьбе со
своим последним, невидимым врагом, хотя бы на краткий миг, но "этого мгновения
ясности, силы и знания уже достаточно." Этими словами завершается проповедь
Дона Хуана о четырех врагах на странице 60 "Учения дона Хуана". Согласно
заметкам, эта беседа не завершилась до сих пор. Пока Дон Хуан прислоняется к
столбику рамады и пристально вглядывается в синеву далеких гор Бакатете,
Карлос рассуждает о том, что избежать последнего врага невозможно. Дон Хуан
соглашается с этим. "Как видишь," -- совершенно мрачно добавляет он, -- "он
уже швырнул меня на землю. Он вталкивает меня в нее. И очень быстро одолевает
меня." Карлос старательно рассматривает Дона Хуана, но видит только сильного и
энергичного человека, который выглядит гораздо моложе своих лет. Тем не менее
слова Дона Хуана о смерти заставляют Карлоса впервые осознать всю
напряженность схватки Дона Хуана с его последним, невидимым врагом.
Чрезвычайно волнующая сцена, но автор, по-видимому, посчитал ее слишком уж
мелодраматичной и исключил из окончательной версии. Подобные решения,
безусловно, являются законным правом любого романиста.
Ришар де Милль
Индейцы племени Уичол (Huichol) из северной части Центральной Мексики живут в
горах, и их уединенный и верный обычаям образ дизни позволил племени вплоть до
настоящего времени сохранить свои древние религиозные традиции, несмотря на
контакты с европейцами с 1542 года. Центральной фигурой религиозного культа
Уичолов является _мара-акаме_ (mara'akame), шаман-жрец, а самым известным из
_мара-акаме_ для пришельцев извне был Рамон Медина Сильва, чье учение и
хроника жизни были записаны антропологами Барбарой Майерхофф и Питером
Фюрстом.
Статья "Об этом очень трудно рассказать" составлена из двух отрывков из
диссертационной работы Майерхофф. Многие сходные описания можно найти в ее
книге "Охота на пейот" и в статье Фюрста "Концепция души индейцев племени
Уичол". Изящно переведенные с языка Уичол на испанский, а затем на
английский объединенными усилиями Рамона Медины, Питера Фюрста, Джозефа и
Барбары Граймс и Барбары Майерхофф, эти два кратких экскурса в шаманизм не
только любопытны для ознакомления, но и представляют собой поучительный
контраст с характерно не-индейским метафизическим и этическим концепциям Дона
Хуана. Одним из самых явных примеров таким противоречий является его
наукообразное "вспоминание", описанное в "Сказках о силе". Рамон Медина был
настоящим шаманом, и с ним Карлос Кастанеда действительно встречался в
реальной жизни.
Статья 41
Рамон Медина Сильва
ОБ ЭТОМ ОЧЕНЬ ТРУДНО РАССКАЗАТЬ
Это долгий рассказ, потому что он о главном. Потому что в те дни не было
ничего разделенного. Все было единым, _Это_ было одним целым, единым,
завернутым в один лист, пребывающем в глубоком сне. Это наша история, история
тех времен, когда никто не мог сказать, что было раньше, потому раньше не было
ничего. _Это_ было не таким, как сейчас, когда всегда есть некто, способный
рассказать, что было в старые времена, в тем времена, когда _Это_ было
цельным. Этот рассказ сокровенен, потому что он дошел до нас из тех старых
времен, из той древности. Среди нас есть нечто единое. Об _Этом_ очень трудно
говорить. _Это_ самое сокровенное, и _Это_ нужно хорошо охранять. Кем бы
человек ни был, он должен беречь _Это_. И беречь _Это_ следует в своем сердце.
(_Мара-акаме_ рассказывает, как в _Вирикуту_, священные земли предков
Уичолов, ежегодно приходят паломники, собираются вокруг _Татавари_, Очага
Отца-Основателя и готовятся к охоте на _гикури_, кактусы пейота. Один из
пилигримов становится _Кауюмари_, Священным Оленем, другой -- _Татутси_,
Великим Отцом-Основателем, и так далее. _Мара-акаме_ подкрадывается к
пейоту и пронзает его, потому что пейот есть также и олень, и тогда он уже
не может убежать и остается прикованным к своему месту, готовым к
собиранию, как зерно маиса, которое тоже пейот.)
На следующий день все поднимаются ранним утром. Мы поклоняемся _Татевари_,
окружив его кольцом. Мы оставляем его пылающим, чтобы он не угас. Осторожно,
очень осторожно, мы сгребаем угли в плотную кучу, чтобы он продолжал гореть,
когда мы вернемся. Мы готовы. Мы выступаем. Мы ничего не едим и ничего не
пьем. Мы берем с собой корзины и сумки -- в них мы положим пейот. _Мара-акаме_
ведет нас, сейчас он -- _Татевари_. Он сворачивает вправо. _Татутси_
сворачивает влево. Остальные остаются посередине, выстраиваясь друг за другом.
Все движутся тихо, очень тихо. Все шепчут, никто не говорит в полный голос.
Каждый ступает очень внимательно. Каждый ступает осторожно. Все очень
внимательны, все высматривают, где же живет _гикури_. Но где же он? Когда он
объявится? Где он прячется?
Все движутся медленно и с большой осторожностью. Тихо. Все здесь священно. Все
ищут прямые стебли, поднимающиеся от земли, все ищут стебли маиса, торчащие,
как жнивье на убранном поле. Там пейот, там он живет. _Это_ едино. Маис --
мать пейота. Пейот -- сердце, сущность маиса. _Это_ в маисе, _Это_ в олене.
_Это_ во всем. _Это_ соединяет всех. _Это_ объединяет все.
И вот _мара-акаме_ видит его. Все очень тихо. Все останавливаются и наблюдают.
Он достает свой лук, он вкладывает в него стрелу. Он опускает на землю
охотничьи манки, манки _Кауюмари_. Он кладет их здесь, рядом с пейотом. Он
крепко упирается ногами в землю, поднимает лук и накладывает стрелу на тетиву.
Он лижет острие стрелы, он дует на ее кончик. Все стоят молча. Они ждут. Он
поднимает лук высоко, его стрела готова сорваться. Он опускает его, медленно,
очень медленно. Он опускает его, выравнивая на уровне глаз, он прицеливается,
пока не увидит мишень очень четко. И тогда он разрешает стреле лететь. Он
выпускает стрелу в пейот. Он поражает его в самое основание, там где пейот
появляется из земли. Теперь он не пропадет, теперь он не убежит. Если на него
не охотиться с луком, если его не пронзить стрелой, он скроется. Он исчезнет.
Он сбежит. Если его поразили стрелой, он останется здесь.
И вот он прикован. Все они, все мы смотрим, куда вонзилась стрела. Все стоят
рядом, вокруг него. Все поклоняются ему. _Это_ священно, _Это_ самое
сокровенное. _Это_ самое прекрасное в мире.
Статья 42
Ришар де Милль
БЕСЕДЫ С ЙОАВИМОЙ
Барбара Майерхофф и Карлос Кастанеда познакомились весной 1966 года. К тому
времени он писал о Доне Хуане уже на протяжении нескольких лет, а ее статья о
шамане из Ринкона вот-вот должна была выйти. Общие знакомые решили, что этим
двоим найдется о чем рассказать друг другу, и пытались организовать эту
встречу уже несколько месяцев. Их друзья оказались совершенно правы. Барбара
была способной и трудолюбивой аспиранткой; впоследствии она напишет достойные
высших похвал книги, станет заведующей кафедрой антропологии и о ней напишут в
журнале "Пипл". Карлос был блестящим пробивным недоучкой, наукообразным
иллюзионистом, незримо прокладывающим себе путь к лаврам автора бестселлеров,
обманщика-знаменитости; фотография на обложке "Тайм" будет изображать лишь
одну половину его лица. Каждый из них уже успел столкнуться с препятствиями на
своем тернистом пути к докторской степени.
В те дни около пятисот студентов состязались в безличных статистических
показателях за возможность получить ученую степень на кафедре антропологии
Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Несмотря на благосклонность
нескольких преподавателей кафедры, Барбара, как и большинство из этих пятисот
соискателей, не очень доверяла этому научному учреждению, боялась провала и
чувствовала себя совершенно одинокой в этой массе людей. Поэтому для нее было
огромным облегчением найти еще одного студента с близкими интересами,
побывавшего в неизведанных местах и подружившегося с самым необычным
человеком, еще более удивительным, чем шаман из Ринкона. Первый раз
встретившись в Хейнс Холл, они проболтали "около десяти часов без перерыва".
Карлос с восторгом воспринял тему диссертации Барбары. Он терпеливо помогал ей
постичь мир шаманов -- мир, в котором люди превращаются в ворон, летают,
будучи прикованными к скале, сшибают друг друга с ног одним лишь словом, видят
двойным зрением, проникают в трещины между мирами и надеются одолеть четырех
врагов человека знания. Хотя Барбара была совершенно очарована этим волшебным
миром, Карлос признался ей, что его он пугает. Он сказал, что женщинам,
пожалуй, легче иметь с этим дело.
Летом того года Барбара отправилась в Гвадалахару, где провела много дней в
крошечной хижине на окраине города, записывая на пленку песни, заклинания,
рассказы и толкования мифов и ритуалов, описываемые Рамоном Мединой, который в
то время готовился стать _Виксарика мара-акаме_, шаманом-жрецом племени
Уичолов. Однажды после обеда это однообразие было приятно нарушено экскурсией
за город. В собравшуюся компанию входили полдесятка детей и взрослых из
племени Уичол и антрополог Питер Фюрст, тоже из Калифорниского университета в
Лос-Анджелесе. Барбара рассказывает:
Рамон привел нас к крутой _барранча_ [ущелью], по которому проносился
бурный водопад, каскадами низвергающийся на острые скользкие камни на
протяжении около тысячи футов. На краю водопада Рамон сбросил сандалии и
сказал, что это особое место шаманов. С изумлением мы наблюдали, как он
начал пересекать водный поток, перепрыгивая с камня на камень, часто
приостанавливаясь и неподвижно стоя на одной ноге -- его тело было
наклонено вперед, руки широко раскинуты в стороны, голова склонена на
бок, так что вся его фигура стала удивительно похожа на странную птицу.
Он исчезал из виду, возникал снова, двигаясь резкими прыжками, пока не
добрался до противоположного берега. Мы, посторонние пришельцы, были
испуганы и озадачены, но никто из Уичолов не выглядел обеспокоенным.
На следующий день Рамон объяснил, что для пересечения узкого моста, ведущего в
иной мир, шаман должен развить прекрасное равновесие, иначе он сорвется в
бездонную пропасть, где его сожрут ужасные звери. Он еще раз проиллюстрировал
эквилибристику шамана, изображая его движения двумя пальцами, перебегающими по
грифу его струнного инструмента, похожего на скрипку. Если раньше у Барбары и
возникали какие-то сомнения в том, что Рамон скоро станет зрелым _мара-акаме_,
то после демонстрации его возможностей на водопаде и их сверхестественного
объяснения все сомнения полностью развеялись. В августе, вернувшись в
университет, она рассказывает Карлосу о том, как птицеподобный шаман
балансировал на камнях водопада.
"О!", -- удивленно воскликнул Карлос, -- "Это в точности похоже на то, что
делал Дон Хенаро!" И он начал описывать ей ныне уже хорошо известную историю о
левитации Хенаро на водопаде, которая оказалась точной копией прыжков и поз
Рамона. Барбара ликовала. Авторитетное подтверждение Карлоса было именно тем,
в чем она нуждалась и на что надеялась.
Зиму 1966-67 годов Барбара вновь проводит в Мексике, совершая ежегодное
паломничество Уичолов к землям Древних, где они охотятся на пейот, как если
бы он был оленем, и собирают его, как маисовые зерна.
"Я расскажу тебе о пейоте, маисе и олене," -- сказал Рамон, -- "Все они одно.
Они едины. Они наша жизнь. Они -- мы сами." Этот символический парадокс станет
ядром блестящей книги Барбары "Охота на пейот". Перед паломничеством ей дали
имя Йоавима Уимари, что на языке Уичолов означает "Растущая Пурпурная
Маисовая Девушка", -- "пышное, но не особенно священное имя." Когда она
доказала, что достойна участия в паломничестве, ее наградили вторым именем
Уичолов, слишком сокровенным, чтобы его можно было использовать в заголовке
этой статьи.
Больше года Барбара и Карлос встречались очень часто, помогая друг другу в
своих родственных научных изысканиях, делясь восхищавшими их познаниями,
полученными от индейцев, и воодушевляя друг друга на великие дела и достижение
успеха. После того, как в 1968 году вышло "Учение Дона Хуана", Барбара стала
реже видеть Карлоса. В октябре того же года Барбара защищает диссертацию, в
которую вошел и отчет о Рамоне, пересекающем водопад.
Весной 1970 года Питер Фюрст организует в Калифорнийском университете
Лос-Анджелеса серию лекций о ритуальном использовании галлюциногенов. Его
собственная лекция включала личные впечатления о демонстрации Рамоном
равновесия шаманов. Заглянувший в Латино-Американскую Секцию Карлос Кастанеда
предлагает свой собственный отчет очевидца о сходном, но еще более
впечатляющем выступлении Дона Хенаро. Фюрст принимает это предложение.
Кастанеда рассказал об увиденном в серии лекций в 1970 году и в "Отделенной
реальности", вышедшей в свет в 1971 году. В "Плоти Богов" Фюрста,
опубликованной в 1972 году, упоминаются "поразительно похожие" свидетельства
Кастанеды, а в напечатанной в 1974 году "Охоте на пейот" Барбара Майерхофф
чрезвычайно благодарит его за огромный вклад в ее понимание шаманизма и также
вспоминает "поразительное сходство" эпизодов виртуозного равновесия шаманов.
Внимательно изучив рассказ Кастанеды о случае с Доном Хенаро, я писал в
"Путешествии Кастанеды", что это сходство настолько поразительно, что даже
вызывает подозрения, но тогда у меня не было никаких представлений о том, как
именно можно истолковать такое удивительное совпадение.
В отделенной реальности, в мире повествования Кастанеды, Карлос знакомится с
Доном Хенаро 2 апреля 1968 года -- как раз в тот день, когда он пытается
вручить Дону Хуану экземпляр только что опубликованного "Учения Дона Хуана".
17 апреля, согласно его рассказу, он наблюдает за Хенаро, пересекающим
водопад. В мире обычного календаря и заседаний ученых советов Барбара как раз
представляет к защите свою диссертацию, на 94-й странице которой
рассказывается насколько она была потрясена зрелищем Рамона и его ловких
прыжков на краю пропасти. Хотя еще в 1966 году Кастанеда заявил, что Рамон
"был в точности похож на Дона Хенаро", Карлос не будет даже подозревать о
существовании Хенаро еще целых два года -- изумительный образчик предвидения
достаточно нерадивого ученика, совсем недавно впадавшего в отчаяние от
разрушающих его реальность экспериментов своего требовательного учителя.
Когда я писал "Путешествие Кастанеды", я попытался добиться от Барбары
каких-либо комментариев, но она предпочла ничего не отвечать, посчитав мои
расспросы очередной невежественной попыткой унизить человека, по отношению к
которому она испытывала не только глубокую благодарность, но и восхищение и
дружескую привязанность. Внешне это выглядело типичной нерасположенностью ко
мне приверженцев Кастанеды и не показалось мне удивительным. Что действительно
стало для меня сюрпризом, так это резкая перемена настроения Барбары после
того, как она прочла "Путешествие Кастанеды", в котором с облегчением
обнаружила более или менее сочувственное отношение к своему другу, но была
поражена некоторыми убедительными свидетельствами того, что плоскость
реальности, в которой он работал, сильно отличалась от привычного образа
действий, в результате которых обычно возникают полевые наблюдения. Она
написала мне, предложив обменяться мнениями по этим вопросам.
Прошел целый год, прежде чем мы смогли встретиться. Эта задержка связана не с
важностью моей персоны, но, как я предполагаю, с теми затруднениями, которые
испытывала Барбара после внезапных изменений в столь важных для нее дружеских
отношениях, и с теми попытками примирить личные привязанности с
профессиональным долгом, которые выпали на ее долю в этот период. Что делать
человеку, когда его коллега и уважаемый друг вдруг оказывается
фальсификатором? Очень легко было бы занять крайние позиции: упрямо утверждать
достоверность существования Дона Хуана или злобно забросать Кастанеду гнилыми
помидорами. Однако проницательные и смелые люди способны спокойно рассмотреть
все противоречия, взвесить личный и социальный урон с позиции частных и
общественных ценностей, и лишь затем решить, стоит ли вступать ли в конфликт.
Подобно Полу Ризману, Барбара Майерхофф стала одной из немногих поклонников
Кастанеды, продемонстрировавших безупречное равновесие при пересечении моста
пересмотра своих прошлых взглядов и переоценки Лже-Ученика, не сорвавшись при
этом в бездну эмоциональной беспорядочности, в которой их разодрали бы ягуары
негодования или проглотили бы анаконды сверхрационализма.
Приведенное ниже интервью представляет собой сокращенную редакцию двух наших
продолжительных бесед. За исключением незначительных перестановок, темы
обсуждения сменялись в описанном порядке. Как свойственно устной беседе, мы
оба называли Кастанеду "Карлосом", хотя конечно же, речь шла в основном о
реальном человеке, приятеле Барбары, а не о легендарном Карлосе из книг о Доне
Хуане. Прежде всего я спросил Барбару, чувствует ли она еще неловкость
разговора о Карлосе для записи.
БАРБАРА: Я действительно никогда еще не обсуждала его публично, по большей
части оттого, что эта тема казалась мне слишком зрелой для каких-либо
разногласий и сомнений, и я считала его деятельность настолько значительной,
что мне просто не хотелось разочаровываться в ней.
РИШАР: Вы чувствуете какой-то конфликт?
БАРБАРА: Да, конфликт между моей преданностью Карлосу и некоторым друзьям из
Калифорнийского университета, которые с ним связаны, -- и моим
профессиональным долгом антрополога.
РИШАР: Что заставило вас изменить свое мнение о возможности такого разговора?
БАРБАРА: Ваша книга, в которой все это представлено совсем в другом свете. Я
начала видеть, как Карлос разрабатывает что-то вроде огромной полушутливой
программы, и решила, что он не будет возражать, если я расскажу что-нибудь о
нем. Мне даже кажется, что ему _хочется_ услышать комментарии тех, кого он так
успешно обманул.
РИШАР: Раз так, то почему вы колебались целый год, прежде чем встретиться со
мной?
БАРБАР: Все это время мне было очень трудно смириться с тем, что меня так
провели. Я чувствовала себя полной идиоткой, наивно верившей всему, что мне
говорили.
РИШАР: Вы чувствовали себя глупо?
БАРБАРА: Да, причем на всех уровнях, от личного до профессионального. Но потом
я вспомнила, что испытывала лишь подлинное удовольствие и восхищение от
общения с Карлосом, какое-то просветление, нечто большее, чем мы получаем от
обычных встреч с друзьями. И тогда я решила, что это стоило того, чтобы сейчас
чувствовать себя дурой.
РИШАР: Большинство обманщиков не дают взамен подобного удовлетворения и
полезной информации.
БАРБАРА: Пожалуй.
РИШАР: Мне кажется, что самой крупной шуткой, которую он сыграл над вами, было
то, как резво он скормил вам вашу же историю о водопаде.
БАРБАРА: Это был очень любопытный случай. Я имею в виду, что мне ни разу не
пришло в голову, что его описание Дона Хенаро на водопаде доказывало нечто
большее, чем неплохое качество моих полевых заметок, поскольку мои наблюдения
и их интерпретация так близко совпали с его. Когда он произнес: "О, это так
похоже на случай с Доном Хенаро", для меня это стало очень ценным
подтверждением.
РИШАР: Как вы оцениваете этот случай сейчас?
БАРБАРА: Чувство достоверности остается, я до сих пор ощущаю, что мы говорили
об серьезном и важном проявлении мексиканского шаманизма.
РИШАР: То есть, чувство взаимопонимания и значимости остается, несмотря на то,
что его вклад в беседу был изобретен им прямо на ходу?
БАРБАРА: Да.
РИШАР: По всей видимости, он обладает замечательной способностью отзываться на
то, о чем ему рассказывают?
БАРБАРА: Это точно.
РИШАР: Истории, которые он сочиняет, предназначены именно для того человека, с
кем он в данный момент имеет дело.
БАРБАРА: Он ведет себя, как зеркало. Это происходит очень часто. Многие люди
описывают свои разговоры с Карлосом, утверждая, что "Он говорил именно о том,
что было мне интересно." При этом каждый рассказывал о чем-то своем, о части
своего собственного мира, который отзеркаливался Карлосом. Они говорили: "Это
так было сексуально", или "Это было так тонко психологично", или "мистично",
или "по-шамански", или как-то еще, в зависимости о того, что их особенно
привлекало. Его аллегории, истории, которые он рассказывает, всем кажутся
совершенно достоверными.
РИШАР: Поль Радин как-то сказал, что плут имеет все для каждого.
БАРБАРА: Совершенно верно. Помните посвящение в начале "Учения Дона Хуана"?
"Дону Хуану -- и тем двоим людям, которые делили со мной ощущения этих
волшебных времен". Это звучит совершенно анонимно. Каждый, кто был знаком с
Кастанедой в 60-х, мог посчитать, что это сказано о нем -- многие из нас так и
считали.
РИШАР: В "Путешествии Кастанеды" я назвал Карлоса "кляксой Роршаха",
человеком, на которого остальные проецируют свой внутренний мир.
БАРБАРА: Я полностью согласна, и это произошло со мной в первый же день нашего
знакомства. Я тогда рассказала ему о фонтанчиках, освежающих газон возле
поликлиники Калифорнийского университета. Они были такие старомодные, и
удивительно ярко вспыхивали в солнечных лучах. Я рассказала ему, как проезжала
мимо и эта красота радуги на струйках воды настолько ослепила меня, что я
почувствовала как они меня затягивают, а потом он рассказал мне, как они
выглядят с высоты, какими ни казались ему, когда он стал вороной и пролетал
над ними.
РИШАР: Именно после того, как вы рассказали об этом.
БАРБАРА: Да. [_Смеется_] Мы очень часто виделись вплоть до конца того лета,
потому что оба целыми днями сидели в библиотеке. Тогда и возникло мое чувство
глубокой признательности и привязанности к нему -- мой отец умирал от рака,
это было совершенно дико, а Карлос был так добр и очень помогал мне. Мы с ним
были совершенно уязвимыми, жалкими, бессильными и стеснительными созданиями,
объединившимися перед лицом грозных опасностей.
РИШАР: Как проявлялась его доброта? Он сочувственно выслушивал Ваши жалобы?
БАРБАРА: Не только. Он был очень искренен, щедр и умел утешать. Он рассказывал
мне о том, о чем я никогда не слышала. О том, как смерть "всегда сидит рядом,
за твоей спиной на циновке".
РИШАР: Он помогал вам справиться с приближающейся смертью отца?
БАРБАРА: Да, он мне неоценимо помогал. И я ему тоже. Он боролся -- я
действительно так считаю, мне не кажется, что это тоже было частью игры. Он
боролся со своими мыслями, иногда он казался просто одержимым. Он часто
говорил, что сражается с безумием. Я никогда не видела его таким жалким. Он
потерял своего маленького мальчика. Многие его коллеги и знакомые по
университету были холодными и важничающими позитивистами, и относились к нему
с презрением. Каждый день он плелся по кампусу со своим чемоданчиком, одетый в
темный фланелевый костюм-тройку даже в ужасную жару. Ежедневно, с девяти до
пяти, он сидел в одном из небольших читальных залов библиотеки и писал свою
книгу, упорно, как начинающий бизнесмен.
РИШАР: Известно ли вам, как он зарабатывал себе на жизнь?
БАРБАРА: Кое-что он рассказывал. У него были какие-то вклады, что-то подобное.
РИШАР: Он нигде не работал?
БАРБАРА: Кажется, он подрабатывал, упорядочивая этнометодологические данные
для какого-то исследовательского проекта Института Нейропсихиатрии. По крайней
мере, он там очень часто бывал.
РИШАР: В то время вы уже были замужем?
БАРБАРА: Да. Но мы оба, мой муж и я, были полностью поглощены своими
диссертациями, так что друг для друга у нас оставалось немного времени. Карлос
казался таким одиноким, несчастным и подверженным приступам отчаяния, и в его
обществе я находила необходимое мне успокоение.
РИШАР: Вы испытывали к нему физическое влечение?
БАРБАРА: Не в прямом смысле. Он был необычным человеком. Мне он казался кем-то
вроде эльфа.
РИШАР: Каково же рода влечением это было?
БАРБАРА: Очень трудно выразить словами. Это совсем не было эротической связью
между мужчиной и женщиной. Это была как будто общая игра в фантазии, интимная
связь, состоящая из невозможностей и дикостей. Это был совместный побег от тех
испытаний, которые нам тогда приходилось проходить.
РИШАР: Детские игры?
БАРБАРА: Да, что-то вроде детской возни с тычками в бок и хихиканьем. У нас
возникало ощущение всемогущества, преувеличенное мнение о самих себе -- хотя
мы насмехались и над собой.
РИШАР: И тем не менее в то же время вы чувствовали себя жалкими, ранимыми и
бессильными?
БАРБАРА: Да. Мы постоянно уверяли друг друга, что _на самом деле_ мы
серьезные, значительные, могущественные и обладаем богатым воображением, а все
вокруг, кто заставлял нас страдать, -- просто придурки. Мы говорили себе, что
в один прекрасный день мы им покажем, и что наши биографы будут смеяться над
ними так же, как мы смеемся сейчас. Можно представить себе то удовольствие,
которые мы получили годы спустя, когда встретились и рассказали друг другу,
как все это сбылось. В определенном смысле, разумеется; в большей степени это
удалось ему, чем мне. Но мы были в восторге от этой частичной реализации наших
детских мечтаний о могуществе. К тому времени мы оба уже получили докторскую
степень и опубликовали свои книги.
РИШАР: Когда вы впервые увидели рукопись "Учения Дона Хуана"?
БАРБАРА: В августе. Он был ею настолько недоволен, что грозился ее сжечь. Я на
несколько дней забрала рукопись к себе и сказала ему, что собираюсь сделать
копию и оставить ее у себя на хранение. Я боялась, что он действительно ее
уничтожит. Мы очень много говорили о ней. Я помню, как убеждала его в
ненужности этого ужасного "Структурного анализа". Мы спорили по поводу
термина "маг", я чувствовала, что он используется не к месту. И
относительно упоминаний о Яки, потому что этому слову не давалось никакого
культурологического описания. Мне не нравилось имя "Дон Хуан", у него были
слишком прямые ассоциации с известным литературным персонажем, и это могло
привести к путанице. Поскольку это был всего лишь псевдоним, не составляло
никакого труда его изменить. Я предлагала ему назвать книгу "Путь сердца" и
выбросить всех этих "магов" и "Яки". Наши споры длились бесконечно, но в итоге
он сделал все по своему. Мне кажется, что время показало справедливость моей
критики, но это уже другой вопрос. Так или иначе, все это стало началом долгой
и интересной дружбы. Позже наши встречи стали редко, они случались примерно
раз в полгода, но протекали более интенсивно, обычно мы разговаривали целый
день, иногда всю ночь напролет.
РИШАР: Как Карлос познакомился с Рамоном?
БАРБАРА: Это было весной [1971 года]. Рамон приехал в Лос-Анджелес, он привез
свои вытканные картины на выставку в Музее Естественной Истории. Он и Люпе
[его жена] остановились в моем доме в Сан-Фернандо и разбили лагерь в комнате
моего сына. В буквальном смысле этого слова. Они сдвинули всю мебель к стенам,
а в центре комнаты соорудили небольшой очаг и готовили на нем.
РИШАР: Как им это удалось?
БАРБАРА: Они подложили под него небольшой лист металла. А мусор и апельсинные
корки разбрасывали прямо в комнате, где попало. Беспорядок был просто
невообразимый. Мой сын совершенно не понимал, что происходит.
РИШАР: Сколько ему тогда было?
БАРБАРА: Три года, и он был полностью ошеломлен. Я сообщила о приезде Рамона
Карлосу и тот страстно захотел с ним встретиться. Он часто предлагал мне
поехать с ним к Дону Хуану -- мы даже дважды назначали конкретные даты, но это
так никогда и не случилось. И я ему часто говорила: "Тебе обязательно нужно
познакомиться с Рамоном". Мы постоянно сравнивали "наших" шаманов. Карлос
сразу же приехал ко мне. Я была очень довольна, потому что тогда целыми днями
преподавала, и у меня оставалось мало времени для Рамона и Люпе.
Рамон был невероятный шутник и обманщик. Каждое утро я возила его в музей, мы
как раз попадали в час пик и мне приходилось очень внимательно следить за
дорогой, -- и тут он начинал рассказывать всякие пикантные с этнографической
точки зрения истории, кстати, объяснившие несколько загадок, над которыми я
долго ломала голову, -- так что я разрывалась между желанием узнать новое и
стремлением выжить в напряженном дорожном движении. Это было очень похоже на
шутливую манеру обучения Дону Хуана -- по-моему, это самое ценное из того, что
описал Карлос в своих книгах. Такое поведение очень типично для шаманов
Северной и Центральной Америки.
Очень большое впечатление производила и самоуверенность Рамона. Я устроила
дома вечеринку по поводу его приезда, и когда все закончилось, и гости начали
прощаться с ним, он очень мило, без какого-либо высокомерия, заявил, что для
них было большой удачей и редким удовольствием встретиться с ним.
РИШАР: Что произошло, когда они с Карлосом встретились?
БАРБАРА: Они _увидели_ друг друга!
РИШАР: Что же они _увидели_?
БАРБАРА: Они узнали друг в друге себе подобного. Мы обедали в одном веселом
мексиканском ресторанчике, они начали хохотать и просто не могли остановиться.
Они оба смотрели на мир с какой-то высоты, с которой все казалось смехотворным
и нелепым. Рядом с ними двумя мне показалось, что я вошла в отделенную
реальность. Они действительно видели, верили и обитали в каком-то другом мире.
Как-то я бродила с Рамоном по "Мэй Компани" [крупный магазин], и он был одет в
самую обычную американскую одежду, потому что продал всю свою индейскую и
накупил магнитофонов и транзисторов. Люди останавливались и разглядывали его.
Внешне он выглядел, как мексиканский крестьянин, но при этом возникало
ощущение его экстраординарности. Что-то вроде королевской крови! Существуют
люди, чувствующие другой мир, и они ведут себя иначе в этом мире. Карлос и
Рамон оба были такими людьми.
РИШАР: Что еще произошло тогда между ними?
БАРБАРА: Они вместе проказничали, как дети. Они обменивались подарками.
Однажды Карлос повел Рамона к "пятну силы", которое он нашел в горах
Санта-Моники. Карлосу было интересно, _увидит_ ли Рамон это пятно. Рамон
признал, что это замечательное пятно силы. Он начал подпрыгивать на нем,
попукивать и приговаривать: "Видишь, какое сильное это пятно!" А потом, по
словам Карлоса, он на него покакал. Рамон был очень недоволен тем, что в моем
доме нет места, куда можно ходить по нужде. То есть, конечно же, у меня в доме
был туалет, но Рамон считал его непригодным для дефекации. Довольно неохотно
он занимался этим в моем садике, и эта проблема причиняла ему много неудобств.
Пятно силы Карлоса стало изумительным решением проблемы. Если бы Карлос
относился к себе слишком серьезно, он бы, наверное, обиделся. Он был настроен
очень торжественно, когда приглашал Рамона в горы, его интересовало
подтверждение того, что это пятно силы, -- и тут Рамон использует его в
качестве отхожего места. Карлос считал, что это страшно смешно и потом очень
часто рассказывал эту историю.
РИШАР: Вы слышали эту историю и от Рамона, или же только от Карлоса?
БАРБАРА: Только от Карлоса.
РИШАР: То есть вы не знаете, так ли все это происходило?
БАРБАРА: Не знаю. Но был еще один странный случай. Через некоторое время после
того, как Рамон был убит в Мексике, Люпе -- или это был кто-то из ее
родственников -- позвонила Питеру Фюрсту, и сказала, что с ней все в порядке и
все наконец-то успокоилось. Карлос ездил в Мексику и пытался ее найти, а когда
вернулся, выглядел очень взволнованным и расстроенным. Он рассказал, что за
ней охотятся, она напугана и боится выходить из дома. Совершенно
противоположное тому, что было сказано Питеру.
РИШАР: Вы думаете, он действительно ездил в Мексику и нашел ее?
БАРБАРА: Может быть.
РИШАР: Может, он вновь все выдумал?
БАРБАРА: Ну, а зачем бы ему выдумывать подобное? Предположим, что он все время
что-то выдумывает. Но почему он придумал именно такую историю? И почему н
выглядел таким расстроеным? Он действительно казался встревоженным и
испуганным. По-моему, он рассказал мне об этом по телефону.
РИШАР: Я не знаю, зачем ему почему он выдумал эту историю, но я также не
понимаю, почему он вернулся с историей, котрая совершенно не совпадала со
словами других людей. Вы потом получили какое-нибудь подтверждение той или
другой версии?
БАРБАРА: Нет, но в тот момент не было никаких оснований сомневаться в словах
Карлоса. Большая часть того, что он говорил и о чем писал, выглядела
совершенно достоверной. Одной из причин, по которой людей так расстраивает то,
что вы называете его фальсификатором, заключается в том, что он учит в очень
практической, хотя и аллегорической форме. Его истории доходят до них
напрямую. Раз! Человек читает и сразу понимает, что все это правда.
РИШАР: Убедительность его искусства затмевает сомнительность фактов.
БАРБАРА: Совершенно верно. Читателей захватывает не сам Карлос, а их
собственный опыт, который только и является для них подлинно важным. Важна та
форма, в которой он учит. Не менее важна, чем содержание. Его аллегории. Его
отзеркаливание. Он представляет нам конкретную форму вещей, которые были для
нас лишь абстрактными понятиями, которые мы не могли ни сформулировать, ни
использовать. И он делает это превосходно. С этой точки зрения он совершенно
одаренный учитель.
РИШАР: Некоторые писатели, включая меня и Джойса Кэрола Оутса, посчитали его
"Структурный анализ" пародией на социальные науки.
БАРБАРА: Я очень надеюсь, что это лишь пародия. [_Смеется_]
РИШАР: По крайней мере, так он выглядит. Слишком закрученный, настойчивый и
изобилующий повторениями, чтобы быть искренним. Своеобразное наказание для
того, кто отнесется ко всему написанному серьезно.
БАРБАРА: Неплохо сказано.
РИШАР: Лоренс Уотсон был несомненно искренним, когда [согласно Кастанеде]
помогал написать этот анализ. Судя по всему, Карлос сыграл над своим коллегой
очередную шутку.
БАРБАРА: А потом поблагодарил Ларри в книге.
РИШАР: Очевидно. Он очень любит подобные вещи. В "Структурном анализе" есть
одно довольно ироничное замечание о том, что грибы, которые курил Дон Хуан, не
горят.
БАРБАРА: Я тоже была удивлена этому. Но зачем ему было нужно упоминать об
этом?
РИШАР: Возможно, кто-то интересовался возможностью курить грибную пыль, но это
уже было описано в рукописи, и ему пришлось выкрутиться тем, что эта пыль
просто вдыхается, именно в "Анализе".
БАРБАРА: [_Смеется_] Когда я впервые встретилась с Адольфом Мэнделлом, он
описал мне теорию, согласно которой Карлос состряпал свой "Структурный анализ"
вместе с другими студентами в качестве шутки.
РИШАР: Уотсон тогда как раз защитил дипломную работу, но я думаю, он не
воспринимал это как шутку. Шутка была сыграна над ним и над другими
доверчивыми учеными.
БАРБАРА: Последний раз, когда я виделась с Карлосом, я сказала что-то о том,
как многого я хотела добиться от жизни, и он ответил: "Дон Хуан сказал бы: _В
жизни мы ведем себя как свиньи_". Я тогда рассмеялась про себя и подумала: "В
_жизни_ как _свиньи_?! Дон Хуан _никогда_ бы не выразился _так_". Потому что в
принципе Дон Хуан был очень сдержан. Так что даже тогда меня задели эти слова
Карлоса. Он даже использовал своеобразный говорок Дона Хуана, но все равно
фраза показалась мне принадлежащей самому Карлосу.
РИШАР: Вы все еще считаете, что Дон Хуан реально существовал?
БАРБАРА: Я не уверена в том, что его никогда не было. Вполне возможно, что в
самом начале это началось со встреч Карлоса с конкретным человеком. Иначе
зачем бы Карлос говорил мне: "Поехали. Встретишься с ним. Поедем со мной."?
Мне до сих пор не верится, что он постоянно обманывал меня, все это время.
РИШАР: А мне бы хотелось доказать вам, что так оно и было.
БАРБАРА: Я знаю, что вам этого хочется.
РИШАР: Потому что мне кажется, что я вижу его в истинном свете, и я бы хотел,
чтобы вы тоже смотрели на него объективно.
БАРБАРА: Ришар, мне следует признаться, что во всем этом для меня остается
много загадок. Я все еще вижу определенные моменты, которые для меня
убедительны. Даже в том случае с водопадом я не уверена, что Карлос просто
вернул мне мои же слова. Было что-то помимо этого.
РИШАР: Маргарет Кастанеда сказала мне, что никогда не верила ни единому слову
историй о Доне Хуане, но она была уверена, что в жизни Карлоса действительно
произошло нечто подобное, что он инсценировал в своих книгах о Дона Хуане. Она
очень интересовалась подобными духовными опытами и была уверена, что он
испытал какие-то из них. Я думаю, что люди исследуют эту "кляксу Роршаха",
чтобы открыть свои собственные глубоко спрятанные источники стремления к
духовному.
БАРБАРА: Тогда возможно, что я ищу в нем ту загадочность, которая мне нужна, а
вы -- ту ясность, к которой стремитесь.
РИШАР: Блестяще!
БАРБАРА: Или возможно, что мне просто не хочется пересматривать свои прежние
суждения.
РИШАР: Вы боитесь потерять нечто ценное, попытавшись стать на мою точку
зрения?
БАРБАРА: Не знаю. Я пыталась рассматривала самые плохие последствия, и теперь
это не кажется мне таким отвратительным -- я имею в виду то, что меня
обманывали и сделали полной идиоткой.
РИШАР: Не каждый обманутый глуп. Если притворщик достаточно умен, он
обманывает не только дураков. На этом основана целая профессия и таких
обманщиков называют волшебниками.
БАРБАРА: Допустим. Но какая-то часть меня не удовлетворяется психологическими
объяснениями того, что делает Карлос. Почему-то, может быть, на основе моего
опыта в полевых наблюдениях, мне кажется, что он выстроил все это на основе
обмена мыслями с другим человеком. Это ощущение меня не покидает.
РИШАР: Пока источник, из которого он все это черпает, остается таким
неопределенным, никто не сможет избавиться от подобного чувства. Его корни
кроются в недоступности проверки.
БАРБАРА: Может быть, этот учитель-шутник -- всего лишь архетипичная фигура, но
она появилась не только в голове одного лишь Карлоса. Я это чувствую.
РИШАР: А почему нет?
БАРБАРА: Потому что в Карлосе вновь и вновь проявляются качества, совершенно
несвойственные Дону Хуану: напыщенность, некоторая узость, рационализм,
жесткость.
РИШАР: Пэрл Поллард Кэрран написала четыре миллиона слов о Достойном Терпении,
бестелесном духе из семнадцатого века. Не было предоставлено ни одного
правдоподобного объяснения того, откуда возник это бессвязный архаичный
материал, и возникает серьезное подозрение, что внешний источник по имени
Достойное Терпение был одной из частей раздвоившейся личности миссис Кэрран.
БАРБАРА: То, что вы говорите, очень возможно. Очевидно, что по отношению к
Карлосу Дон Хуан -- "иная" личность.
РИШАР: И что вы думаете по поводу такого объяснения?
БАРБАРА: Оно меня вполне устраивает, потому что мне было очень сложно
примирить того Карлоса, которого я знала -- или только думала, что знаю, -- с
тем, который представляется таким бессердичным и расчетливым фальсификатором.
Дон Хуан может быть подсознательной личностью, или персонификацией той части
Карлоса, которая была подавлена, но развилась и проявилась в его историях. Мне
это кажется более правдоподобным, чем теория надувательства.
РИШАР: Какая теория надувательства?
БАРБАРА: Теория о сознательно, тщательно и дьявольски хитро разработанном
плане, включавшем создание фальшивых полевых заметок в течение восьми лет, их
опубликовании в "Юниверсити пресс", создании двух продолжений-бестселлеров и
получении за весь этот вздор степени докторской антропологии.
РИШАР: Разве это не выглядит чем-то таким, что можно придумать заранее?
БАРБАРА: Конечно, нет! [_Смеется_]
РИШАР: Идея такого далекоидущего плана совершенно абсурдна?
БАРБАРА: Он наверняка непрерывно импровизировал.
РИШАР: Его потребность в реализации своих фантазий была настолько сильной, что
он просто всучивал их понемногу всем, кто его окружал.
БАРБАРА: Но разве это не опровергает вашу теорию о заговоре Калифорнийского
университета?
РИШАР: В целом опровергает. Большинство преподавателей, которые терпели или
одобряли его фантазии, могли быть точно так же обмануты его превосходной
игрой, но я по-прежнему считаю, что один-два из них должны были оказаться
достаточно проницательными, чтобы ее раскусить.
БАРБАРА: Люди не так проницательны, как нам бы хотелось, Ришар. Я поддерживала
его фантазии, хотя я не исключительно глупа. Единственной разницей между вами
и его учеными поклонниками -- надеюсь, вы простите мне эти слова, --
заключается не в проницательности, а в скепсисе. Они были готовы поверить. Вы
были готовы сомневаться. Как оказалось, вы набрали больше очков в свою пользу.
Возможно, это просто удача.
РИШАР: Может быть, это случайность, но может, и тот факт, что у меня уже был
определенный опыт столкновений с шарлатанами. Большинство людей очень редко
встречается с такими типами, как Карлос Кастанеда.
БАРБАРА: Пожалуй, да.
РИШАР: Но вам посчастливилось приобрести такой необычный опыт.
БАРБАРА: И он совершенно сбил меня с толку.
РИШАР: Вам доводилось навещать Карлоса у него дома?
БАРБАРА: Да. В то время Карлос жил примерно в двух кварталах от больницы, в
которой умирал мой отец, я часто заезжала к нему после посещений отца. Он поил
меня особым чаем, из растения под названием _анхелита_, и мы приободряли друг
друга. Он оказывал мне очень большую поддержку своей простотой и
искренностью.
РИШАР: Он всегда казался вам таким мягким и ободряющим?
БАРБАРА: Когда я стремилась к этому. Или когда он был расположен. Но если
говорить о надежной опоре, то он был совсем не таким человеком, на которого
можно рассчитывать всегда, когда вам это нужно.
РИШАР: Он никогда не проявлял враждебности по отношению к вам?
БАРБАРА: Нет. Однажды, правда, в нем проскользнул испуг или что-то подобное.
Может быть даже отвращение. Я привезла ему -- он жил уже в другом месте, в
Вествуде, -- костюм, принадлежавший Рамону. Это было уже после убийства
Рамона. Я была беременна, это было хорошо заметно, и Карлос вполне мог
просчитать, что ребенок был зачат как раз в то время, когда у меня гостил
Рамон. Или даже я сама ему об этом сказала. В любом случае, мне показалось,
что это его ужаснуло.
РИШАР: Он подумал, что это ребенок Рамона?
БАРБАРА: Нет, что вы. Мне кажется, для него это было чем-то вроде похищения
души Рамона. Он просто отшатнулся от ужаса.
РИШАР: От вас как от женщины, похитившей душу шамана.
БАРБАРА: Да, это было очень странно. Он отскочил от меня. Я никогда не видела
его в таком состоянии, поэтому поспешила уехать. До того момента он часто
называл меня _брухо_, и мне это казалось очень лестным, но в этом случае я
совсем не чувствовала себя магом. И я была очень опечалена смертью Рамона.
РИШАР: Это был ваш второй ребенок?
БАРБАРА: Да. Кстати, был очень интересный случай с Карлосом и моим первым
ребенком, и в этом случае он показал себя прекрасным другом. Он приехал
навестить меня, ребенку тогда была три месяца и у него были постоянные колики.
Карлос сидел у меня очень долго и просто наблюдал за тем, как я кормлю
ребенка. Три ложки каши в рот -- две назад. Сами понимаете, для всех, кроме
влюбленной мамаши, этот процесс ужасно скучен, но Карлос смотрел на нас, как
завороженный, и постоянно шептал: "Он воин. _Воин_! Он безупречен. Ты должна
воспитать его _безупречным_!" Некоторые из наших долгих ночных разговоров были
посвящены моему ребенку. Карлос давал мне самые странные советы, которые
когда-либо могла получить мать. Одни были разумными, но другие -- совершенно
дикими. Он сказал мне, насколько безупречен мой сын, и конечно, это не
оставило меня равнодушной. Потом я пожаловалась на то, что у него колики и я
уже три месяца не могу выспаться, и он сказал: "Выйди, пожалуйста." Я
переспросила: "Что ты имеешь в виду?" Он сказал: "Не задавай вопросов. Оставь
нас с ним одних." И я вышла из комнаты, оставив своего ребенка с ним, пока он
не позвал меня назад. Он не рассказывал мне, что он делал, а я не
расспрашивала его, но у ребенка никогда больше не было колик.
РИШАР: [_Смеется_]
БАРБАРА: Вам, конечно, известно, что происходит с трехмесячными младенцами?
РИШАР: У них проходят колики?
БАРБАРА: Да, они проходят в этом возрасте сами собой. С другой стороны, именно
с той _минуты_ у мальчика никогда больше не было колик, и это меня очень
обрадовало. Карлос часто говорил: "Никогда не нужно хотеть быть рядом со
своими детьми, если они не хотят быть рядом с тобой. Никогда не нужно быть
слишком доступным. Они должны искать твоего общества." У него здорово
получались подобные советы, и так случилось, что этот оказался для меня очень
полезным, потому что я была чересчур заботливой матерью. Еще я помню, как на
антропологической конференции в Сан-Диего [в ноябре 1970 года] он рассказал
мне о том, как пугал своего маленького мальчика, чтобы тот хорошо себя вел.
Помните, как Дон Хуан рассказывает о том, что нужно нанять кого-то, кто
неожиданно выпрыгнет и напугает маленького мальчика. Карлос предложил мне
сделать это. Он сказал, что сам сделал это. Он рассказал, как он сделал это в
зоопарке. Он вообще мне рассказывал много из того, что я потом читала в его
книгах.
РИШАР: Приходил ли он когда-нибудь к вам на работу и разговаривал ли с вашими
студентами?
БАРБАРА: Да. Как раз после того, как он закончил рукопись "Отделенной
реальности". Он был просто великолепен и совершил нечто, что я видела только в
исполнении великих преподавателей. Он разъяснил студентам обусловленность
реальности. "Вы видите _этот_ стул один единственный раз. После этого вы его
истолковываете. Вы _видите стул_, а не дерево, форму, черноту. Лишь один
единственный раз вы получаете опыт нового." А потом в университетском кафе,
среди постоянного шума, он учил меня прислушиваться к тишине, а не к звукам,
"находить дыры между звуками". Я тогда немного играла в одном самодеятельном
оркестре, и приятель-гобоист часто говорил мне: "_Не слушай_ остальных.
Относись к ним так, будто их нет, а не играют вместе с тобой." На своем языке
афоризмов Карлос учил меня тому же. Учиться у него было очень приятно. В такие
минуты он проявлял свои лучшие качества.
РИШАР: Помимо того случая, когда вы привезли ему костюм Рамона, помните ли вы
его потерявшим равновесие?
БАРБАРА: Только еще один раз, во время одного собрания в Сан-Франциско. Мой
муж увидел в зале Карлоса и поприветствовал его вполне справедливым, но
обидным замечанием, сказав, что тот толстеет. Карлоса это явно не позабавило.
Какое-то мгновение, как мне показалось, он был готов взорваться. Было так
странно увидеть в нем этот проблеск обычного смертного -- тогда он уже стал
очень знаменитым.
РИШАР: Вы сказали, что Карлос часто называл вас _брухо_?
БАРБАРА: Да. До тех пор, пока не увидел меня беременной. После этого он
никогда так не говорил.
РИШАР: Вы имеете в виду _бруха_, так?
БАРБАРА: Нет, именно _брухо_, в мужском роде. Для него это было одно из самых
уважительных и нежных слов.
РИШАР: Таким образом он придавал вам мужские черты, делал своим братом по
магии.
БАРБАРА: Нет, мы оба были бесполыми. Бесполыми партнерами по игре. Я
чувствовала его разочарование тем, что была беременной и имела детей. Несмотря
на то, что он был так очарован, когда я кормила ребенка, он в то же время
выглядел несколько обеспокоенным. Когда я встретилась с ним на конференции в
Нью-Йорке [ноябрь 1971 года], я была _невообразимо_ беременной, я весила на 44
фунта больше и была ужасно смешной. Карлос стоял в холле, когда я подошла к
нему. Он обернулся и чуть не отскочил, настолько он был поражен. В тот раз,
когда он вылечил моего сына от колик, у меня возникло чувство, что это было
для него восстановлением контроля над ситуацией, своих собственных правил, и
это позволило ему почувствовать себя лучше. У меня вообще тогда были странные
чувства. Хотя я была матерью, у меня не пропадало ощущение странности того,
что такие два ребенка, как я и Карлос, возятся с младенцем.
Одна из самых забавных наших проказ произошла во время конференции в Сиэттле
[ноябрь 1968 года]. Нас страшно утомили скучнейшие собрания, и нам хотелось
сбежать с них. Я помню, как мы, взявшись за руки и смеясь, выскочили из отеля.
Было воскресное утро, совершенно безлюдно, и мы побежали к Спейс Нидл, чтобы
прокатиться вверх. Мы представляли себе, как улетаем ввысь и уже никогда не
возвращаемся назад. Мы шепотом говорили друг другу: "Что, если кабинка не
остановится? Что, если она _просто будет подниматься и подниматься_?"
РИШАР: Считался ли Карлос странным в университете?
БАРБАРА: Да, его считали довольно странным. Он постоянно насмехался над
всякими правилами и все время был на грани их нарушения. Он мало что доводил
до конца. Он постоянно куда-то пропадал и внезапно появлялся. Тем не менее,
выглядел он _всегда_ одинаковым. Любые свои привычки он неукоснительно
соблюдал.
РИШАР: Один из членов кафедры считал, что психологически Карлос был очень
хрупким и что психический срыв мог произойти с ним в любой момент.
БАРБАРА: Я никогда не замечала никаких признаков подобного.
РИШАР: Даже когда он говорил вам, что сходит с ума?
БАРБАРА: Он не имел в виду психическое сумасшедствие. Он имел в виду, что
чувствует такое напряжение, которого может не выдержать.
РИШАР: Это вполне нормально для выпускного периода.
БАРБАРА: [_Смеется_] Безусловно, мы оба себя тогда так чувствовали.
РИШАР: Обычно, когда человек постоянно жалуется на то, что сходит с ума, это
является признаком его нормальности.
БАРБАРА: Я согласна. Но мне кажется, что в то время в состоянии его ума
действительно происходило что-то беспокоящее. Казалось, что он в панике и
совершенно потерял ориентацию. Он выглядел совершенно беспомощным.
РИШАР: Прижатым к стенке?
БАРБАРА: Что-то вроде этого. Один совершенно очаровательный случай произошел
на балконе Хэйнс Холла -- кафедра антропологии там на третьем этаже, а кафедра
социологии на втором. Это и было сценой всей истории, местом преступления.
Однажды, часа в четыре дня в пятницу мы стояли на этом балконе, и между нами
состоялся довольно тяжелый разговор о безумии этого места и о том, как
когда-нибудь мы убежим отсюда и станем тайными, неуловимыми и прекрасными
маньяками, которые потом перевернут здесь все с ног на голову. Сейчас это
выглядит страшно напыщенными грандиозными планами. И когда мы все это
обсуждали -- мы были практически одного роста, что придавало разговору еще
большее сходство с заговором двух крошечных существ -- над нашими головами с
карканьем пролетела ворона. Это был знак. Мы ничуть в этом не сомневались. Я
прекрасно помню, что мы оба тотчас покрылись "гусиной кожей". "_Знак!_" --
сказал Карлос. В этот момент мы знали наверняка, что мы правы, а все остальные
-- нет. А еще один случай... Я не много времени у вас отнимаю?
РИШАР: [_Смеется_]
БАРБАРА: Просто каждое воспоминание вызывает какое-то еще.
РИШАР: Они стоят любого количества времени.
БАРБАРА: Жалко, что я никогда не записывала ни одно из них. Так вот, занятная
история случилась в Сан-Франциско. Он подошел ко мне, ущипнул и сказал:
"_Ого!_ Ты такая _подтянутая_! Ты такая _стройная_! Ты просто в _прекрасной
форме_!" Я смеялась до упаду. Ему казалось настолько важным, что я снова
похудела, -- а потом во "Втором Кольце Силы" появилась _Ла Горда_ ["Пышка"].
РИШАР: Которая весила 220 фунтов, пока Дон Хуан не довел ее до 115.
БАРБАРА: С того момента, как он видел меня беременной, я сбросила 44 фунта.
РИШАР: И вы снова могли стать ребенком, играющим с ним.
БАРБАРА: Да. Было еще кое-что, что он мог позаимствовать у меня. Когда я была
маленькой, у меня было двойное зрение, и только к одиннадцати годам я поняла,
что у других этого нет. Я могла заставить глаза смотреть в разные стороны, и
тогда видимое разделялось, а потом я могла снова сводить их в одно зрение.
Карлоса это очень заинтересовало.
РИШАР: В "Икстлане" Дон Хуан говорит о том, как глаза можно заставить смотреть
на одно и то же независимо, и утверждает, что отсутствие фокусировки приводит
к двойному восприятию мира. Это похоже на ваш рассказ о глазах, смотрящих в
разные стороны.
БАРБАРА: Похоже.
РИШАР: Так может быть расфокусирование глаз совсем не является древней
мезоамериканской мистической техникой?
БАРБАРА: Может, и нет. У Уильяма Блейка есть стихотворение о двойном зрении. И
персонажи "Второго Кольца" совершенно не похожи на индейцев. В книгах Карлоса
вообще трудно узнать типичных индейцев.
РИШАР: Это относится даже к Дону Хуану?
БАРБАРА: В Доне Хуане это наиболее заметно. Даже самые преданные читатели
Карлоса признают, что Дон Хуан эклектичен. Они считают, что он много
путешествовал и много видел.
РИШАР: Рамон тоже много путешествовал и много видел, так в чем же разница?
БАРБАРА: Ладно! Надеюсь, у вас осталось много времени. Индейцем является
человек с определенной, богатой и согласованной системой верований. Дон Хуан
не относится к индейской культуре. Рядом с ним мало слишком мало других
индейцев, он никогда не рассказывает традиционных историй и не соблюдает
традиционных обычаев. И еще одно. Если уж Карлос настолько хорошо знаком с
традициями мексиканских индейцев, то почему он берет две прелестных местных
концепции _нагваля_ и _тоналя_ и выворачивает их наизнанку? Так, как будто
они не имеют своего собственного значения в системе убеждений других людей?
Это меня очень задевает. Действительно обижает.
РИШАР: Он превратил их в дзен-буддизм.
БАРБАРА: Что бы он там с ними ни сделал. Вы знаете, что он одно время жил в
Сан-Диего?
РИШАР: Правда?
БАРБАРА: Некоторое время. В полуподвальной комнате.
РИШАР: Это он вам рассказывал?
БАРБАРА: Да. Он жил в доме одного приятеля. Мне показалось, что это далековато
для ежедневных поездок в Калифорнийский университет, но подобные вещи его
никогда не волновали.
РИШАР: Особенно, если при этом он мог смотаться в Мексику и назад в мгновение
ока.
БАРБАРА: Возможно, поэтому. Так или иначе, он рассказывал, как постепенно
опустошил комнату. Сначала он избавился от кровати. Потом от книг. До тех пор,
пока в ней не осталось ничего, кроме печатной машинки и самого Карлоса. И он
начал бояться, что что-то попытается забраться в комнату -- лисы, или луна,
или что-то еще. Сквозь плотно закрытое окно мог просочиться луч света -- и он
уже беспокоился. Он боролся с этим. Но ему удалось победить все это, только
бросив все свои обычные привычки. Он перестал есть. Он перестал спать. Он, так
сказать, оттачивал себя. Я подумала, что все это просто ужасно. Но так он
упражнялся в аскетизме. На нем появились глубокие следы истощения. Если бы мне
пришлось давать ему психологическую характеристику, я бы сказала, что этот
человек на долгое время изолировал себя, сражается за самодисциплину, подавлен
собственной волей, совершенно одержим, боится любых проявлений чувств,
стремится к безупречности и контролю над своими эмоциями. Истощение по
собственной воле. Он был безжалостен к самому себе. Хотя с одной стороны он
очень колебался, переходя к такой системе, но тем не менее сурово прервал все
свои личные отношения. Возможно, он просто хотел из разорвать, но мне это
казалось борьбой. Он заставил себя оставить своего маленького мальчика. Он
заставил себя ежедневно ходить в библиотеку, одевать безукоризненный темный
костюм, носить с собой чемоданчик, приводить все в порядок согласно жестким
правилам и с неизменным качеством. Я подозреваю, что, взрослея, он становился
сильнее и глубже. В то же время, ему всегда хотелось убежать в мир веселых
игр. Его воображение было настолько сильным, что ему нужен был всего лишь
партнер, типа меня или Рамона, -- и тогда он _входил_ в этот иной мир счастья,
по которому тосковал.
[Барбара зачитывает выдержку из книги, которую сейчас пишет, "Сколько нам
осталось дней", о доме престарелых для евреев-иммигрантов в Венеции, штат
Калифорния. Отрывок описывает ее сон, в котором к ней пришел Карлос
Кастанеда и рассказал, как научиться понимать старых людей.]
Даже если модель полевых наблюдений Карлоса слишком идеальна, чтобы ее можно
было применять в точности в таком виде, как он ее описывает, но даже просто
найти кого-то, с кем можно беседовать на подобные темы -- большая удача в
антропологии. Одна из причин, по которой я ему благодарна, заключается в том,
что он научил меня вкладывать себя в свои отчеты и помог мне осмелиться это
делать. Раньше отчеты от первого лица считались в антропологии дурным тоном,
но если вы не знаете, что происходит с самим человеком, проводящим наблюдения,
вы упускаете половину происходящего. Или даже большую его часть. Другим добрым
делом, которое он сделал, является демонстрация того, как неприметный и на вид
обычный человек может скрывать в себе огромную ценность для мира. Таким
человеком был мой отец, такими людьми являются старики, о которых я расскажу в
"Сколько нам осталось дней".
РИШАР: Никто не узнал бы об учении Дона Хуана, если бы Карлос не отправился в
пустыню и не выслушивал бы его в течение десяти лет.
БАРБАРА: Совершенно верно.
РИШАР: И тот факт, что книги о Доне Хуане -- явная подделка, не снижает
ценности этой модели?
БАРБАРА: Думаю, что нет. Модель остается верной, нам нужны знания подобных
людей. Она говорит нам: "Посмотрите вокруг. Вокруг нас множество людей,
которые могут вполне обычными словами рассказать нечто такое, что стоит
послушать." Именно антропологи должны их выслушивать. Такие усилия глубоко
человечны. Вот та причина, по которой все это мне нравится.
Статья 43
Ришар де Милль
ПОРТРЕТ АЛЛЕГОРИСТА
"Корреспондент журнала "Тайм" Сандра Бертон провела в беседах с Кастанедой
много часов, и он казался ей привлекательным, стремящимся к сотрудничеству и
убедительным -- но лишь до определенного момента... В продолжение бесед
Кастанеда предложил несколько версий своей жизни, которые непрестанно
изменялись по мере того, как Бертон представляла ему факты того, что
рассказываемое им не выдерживает проверки на реальных данных..."
Я думаю, что когда-нибудь будет написана подробная биография Карлоса
Кастанеды. Мне бы хотелось ее прочесть, но не хотелось бы ее писать. Биографу
придется провести продолжительное время в Перу, пытаясь добиться отзывчивости
от семейства Арана, которое пока что не проявило никаких ее признаков. Ему
придется тщательно изучить архивные записи в Лиме и Кахамарке и переговорить
со множеством местных жителей, знавших Кастанеду младенцем, ребенком, юношей и
мужем. Учитывая обычную латиноамериканскую скрытность в отношении семейных и
личных вопросов, неплохой биограф получился бы из перуанца, долгое время
знакомого с этой семьей. Однако жизнь показывает, что самих перуанцев
Кастанеда не очень-то интересует, так что подобные надежды представляются
тщетными.
Другим требованием к созданию удачной биографии являются санкции на ее
написание. Не получившие подобных полномочий биографы сталкиваются с самыми
разнообразными сложностями. Они не могут получить доступ к некоторым записям и
интервью. Их издатели беспокоятся о правовой стороне дела. Результату не
хватает тех признаков, которые придают покупателю уверенность в подлинности
приобретаемого товара. Чье же согласие будет достаточным в данном случае?
Очевидным ответом будет согласие со стороны Кастанеды, но это совершенно
неверно. Полномочия, предоставленные Кастанедой, окажутся еще хуже, чем их
полное отсутствие. Как может человек, построивший свою личную и общественную
карьеру на искажении подлинных материалов и создании фальшивых записей,
кого-нибудь уполномачивать? Разумеется, это невозможно. Кто же еще может дать
такое согласие? Его наследники, но надеятся на их активность при его жизни
бессмысленно из-за его неистощимой энергичности. К тому времени, как он
покинет этой мир и присоединится к Дону Хуану под пятитысячефутовым куполом,
доступность перуанских архивов и существование живых свидетелей его жизни
станет совершенно сомнительной.
Я расписываю всю это, чтобы объяснить, что эта статья не является биографией
Карлоса Кастанеды. Это его портрет. Основная разница заключается в том, что
приведенные здесь биографические данные неполны, никем не санкционированы и
наверняка во многих случаях неточны. Я могу лишь заверить, что они более
достоверны, чем любая версия, представленная самим Кастанедой, тем не менее во
многих случаях остаются гипотетическими предположениями. Чтобы оградить вас от
скуки во время чтения различных повторений типа "он рассказывает", "она
вспоминает" и "наиболее вероятно, что", я собираюсь излагать все просто, на
уровне заявлений, даже в тех случаях, когда свидетельские показания скудны или
их можно по-разному интерпретировать. Это делается для облегчения чтения, но
следует помнить, что многие из этих утверждений могут быть поправлены при
дальнейших исслдованиях и появлении более точных данных. Целью этой статьи,
как и всех статей в этом сборнике, является представить подлинный образ
Кастанеды, хотя иногда я не могу доказать, что какие-то его части
действительно подлинны. Я расскажу то, в чем убежден, а вы сами будете решать,
прав ли я. Чтобы помочь вам в этом, я продолжу свою практику дословного и
насколько возможно полного цитирования, хотя некоторые источники моей
информации пожелали остаться анонимными, и я обязан соблюдать эти требования.
Поскольку читатели не любят безымянных действующих лиц, иногда я буду
использовать псевдонимы. Как и раньше в моих статьях, "Карлос" является героем
историй, которые я считаю выдуманными, а "Арана" и "Кастанеда" -- людьми,
которых я считаю реально существующими.
Некоторые свидетельства относятся к до сей поры неосвещенным подробностям
жизни Кастанеды. Является ли это вторжением в личную жизнь? Это можно было бы
так расценивать, если бы Кастанеда был замкнутым человеком, каким его часто
описывают, но я думаю, что он совершенно не замкнутый человек, поскольку он
обнародовал множество фактов своей личной жизни в своих книгах и интервью.
Критик или биограф не обязан рассматривать все его противоречивые
автобиографические утверждения действительно выдуманными или освобождаемыми от
публичного обсуждения. Полная неуловимость не может стать основой для
изложения фактов. Сделав общедоступным то, что, как предполагается, составляет
сущность его жизни, Кастанеда уже не может требовать соблюдения тайн своей
личной жизни от биографов или критиков. Все могут прочитать, например, как
Карлос потерял очень дорогую ему блодинку из-за своей настойчивой
привязанности к ней. Несмотря на то, что я сомневаюсь в существовании этой
женщины, я вполне могу поверить, что Кастанеда разрушил свои отношения с
какой-то реальной женщиной по причине своей ненадежности. Когда я пишу о
подобных вещах, я являюсь критиком-эссеистом, откликающимся на
автобиографическую инициативу самого Кастанеды. Если он не желает появления
подобных откликов, он мог бы сохранить в себе подобные предположительно
реальные истории о блондинках и иже с ними. Всем известно о маленьком мальчике
Кастанеды, о том как его забрали -- или покинули, в зависимости от варианта
изложения, -- и как сильно в связи с этим страдал Карлос. Этот маленький
мальчик уже стал молодым человеком, и вполне возможно и уместно попытаться
прояснить их семейные отношения. "Второе Кольцо Силы" обнаруживает, что у
Карлоса был "ребенок женского пола". В 1975 году Кастанеда представил
множеству людей молодую женщину, называя ее своей дочерью. Описание отношений
между Кастанедой и этой молодой женщиной поможет выявить некоторые
поразительные черты его характера.
Так долго распространяясь обо всем этом, я, пожалуй, выражаю тот дискомфорт,
который чувствую, копаясь в чужой личной жизни, какой бы открытой не сделал ее
сам обладатель, поскольку эти свидетельства покажут его в менее благоприятном
свете, чем его книги. Отсутствие необходимости проникать в подобные предметы
является существенным преимуществом ученого-теоретика по сравнению с
биографом-практиком. Описывая более достоверную историю жизни Кастанеды, чем
та, которую рассказал он сам, я столкнулся со многими фактами и выводами,
которые еще не были опубликованы, но я уверен, что разбираться с ними -- моя
обязанность.
Одна из наиболее интересных историй о нем была рассказана человеком, которого
я посчитал ненадежным источником, поэтому я не привожу этот рассказ в статье.
Показания, приведенные в этой работе, принадлежат людям, которым я доверяю,
хотя никто из них не отличается идеальной точностью, и нет ни одного отчета,
который был бы совершенно ясен и полон. Естественно, у меня не было и
неисчерпаемого запаса времени на исчерпывающее изучение Кастанеды. Это лишь те
подлинные данные о жизни Кастанеды, которые я успел собрать. В соединении с
предыдущими 42 статьями этой книги, эта статья связана с тем, каким я его
вижу.
Карлос Сезар Сальвадор Арана Кастаньеда родился в день Рождества 1925 года в
излированном Андами городке Кахамарка, в котором за четыреста лет до этого
солдаты Писарро задушили Короля Инков Атау Гуальпа. Сезар Арана Бурунгарай
держал в этом городе ювелирную лавку. Хотя позже Кастанеда объявит кузину
Люсию своей родной сестрой, малыш Арана был единственным ребенком в семье, что
легко определяется по иллюстрации, на которой он прислонился к своей тетушке в
окружении отца и матери. Из соображений внешнего сходства я заключил, что тетя
является сестрой его отца.
В возрасте восьми месяцев Карлос произнес свое первое слово: "дьябло" --
"дьявол". Это меня совсем не удивляет -- разумеется, это был Карлос,
описываемый Кастанедой своей жене Маргарет. Восемь месяцев от роду -- довольно
ранний срок для подобных слов, так что следует все-таки заключить, что
младенец Арана начал говорить несколько позже и произнес нечто достаточно
невинное -- например, "мама". Мать Карлоса была "замкнутой, очень красивой и
печальной, как декоративное украшение". Она непрерывно жалуется на то, что у
нее нет бриллиантового кольца. Шестилетний Карлос отчаялся в своих попытках
заставить ее говорить о чем-либо еще. В противоположность, мать маленького
Араны выглядит не столь сложной личностью. Будучи замужем за владельцем
ювелирной лавки, она наверняка могла позволить себе иметь кольцо с
бриллиантами, если бы того захотела. Пока малыш Карлос катается на лодке в
окрестной речушке, его печальная декоративная мамочка проводит тайные рандеву
с каким-то молодым человеком, и таким образом, становится архетипом обманщицы
и предательницы и занимает первую позицию в списке неверных женщин Кастанеды.
Мать маленького Араны, впрочем, не дает никаких оснований для подобных
подозрений.
"Воспоминания о матери для меня мучительны," -- признается Кастанеда, -- "но
проанализировав их, я понял, что никогда не любил ее. Осознание этого было
ошеломляющим." Можно усомниться в том, что маленький Арана никогда не любил
свою мать, но раз Кастанеда утверждает это, пусть даже в псевдо-автобиографии,
то наверное, его детские разочарования в матери временами оказывались
достаточно сильными. Поэт Мендес из племени Яки обвинил Кастанеду в "продаже
собственной матери", однако за таким предательством, скорее всего, кроется
желание наказать ее за ту недостаточную или неудовлетворительную любовь,
которую он ощущал как "огромную тягость".
Образ отца Кастанеды меньше пострадал от искажений, чем портрет его матери.
Отец Карлоса -- профессор литературы, "не написавший ни строчки", ученый,
"вообще не разговаривавший с теми, кто не читал Платона". Подобное писание
кажется совершенно неуместным по отношению к ювелиру и мастеру золотых часов
из отдаленного горного городка, но как оказалось, в свое время Сезар Арана с
триумфом прошел экзамены по свободному искусству в Сан-Маркосе, старейшем
университете Южной Америки. Он закончил жизнь ремесленником и владельцем
магазина не из-за недостатка интеллектуальных способностей или интереса к
умственной деятельности, но оттого, что не выдержал испытания соблазнами
богемы и растерял свои научные перспективы в бурной столичной жизни в компании
художников и тореадоров в Лиме. Таким образом, он вполне может заслуживать
аллегории неудачливого профессора. Что же насчет Платона? Это деталь тоже лишь
слегка искажена. Обосновавшись в Кахамарке, Дон Сезар превратился в солидного
семьянина, неутомимого шахматиста и верного поклонника Канта и Спинозы.
Кабинетный мыслитель, он погряз в бесконечных рассуждениях об окончательном
смысле жизни. Когда он не созерцал бесконечность и не трудился в своей угрюмой
лавке, он обсуждал высокие материи со своими друзьями из интеллектуального
общества, которые считали его образованным культурным джентльменом, хотя он
действительно никогда ничего не написал. "Тайм" говорит, что Кастанеда
рассказывает о своих родителях с нежностью, сочувствием и легким презрением.
Хотя его постоянно тянуло к отцу, вряд ли шестилетний мальчик мог найти
удовольствие от общения с таким величественным и отдаленным человеком.
Амбициозный юноша научился глумиться над провалом своего талантливого отца и
стремиться к более великим достижениям в огромном мире, простирающимся за
пределами Кахамарки. Преуспевающий автор вполне мог оглядываться на неудачи
отца с жалостью.
В видении, описанном в "Учении Дона Хуана", Карлос обнимает отца, изливая
признания в любви и извинения, невысказанные в детстве, а затем наблюдает, как
тень отца растворяется, оставляя своего сына в печали и раскаянии. Тем не
менее, этот краткий приступ сыновьей преданности, оставляющий мало сомнений в
том, что Кастанеда все-таки любил своего отца, сменяется тремя годами спустя
"жалостью и презрением", упоминаемыми в "Тайм". Что же произошло с Сезаром
Араной, что вызвало такие изменения в настроении его сына? В 1970 году, между
"Учениями Дона Хуана" и "Отделенной реальностью", Сезар Арана умер. Хотя
Кастанеда никогда официально не рассказывал о его смерти, он немедленно начал
наказывать покойного. Отец, которому не удалось стать идеальным родителем,
предстал перед публикой, обвиненный в научной незначительности, в обитании в
"скучном стерильном мире", в нерешительности, слабоволии, беспомощности и
"непрерывном состоянии внутреннего отчаяния". В обычном мире именно его сын
был беспомощен -- раз уж он призывает на помощь тень своего умершего отца -- и
исполнен отчаянием безвозвратной потери того, кому он никогда не признавался в
любви и от которого так и не получил отзывов восхищения и гордости за своего
сына. "На земле не было такой силы, которая могла бы заставить его изменить
свое мнение", -- написал Кастанеда о своем отце через год после его смерти.
Покинувший отчий дом в 1950 году, эмигрировавший из Перу в 1951 году и
отказавшийся от семейного имени, Кастанеда восстал против провинциальности и
авторитета отца, демонстрируя свое низкое мнение о нем, однако он не оставил
надежд когда-нибудь вернуться известным и возмужавшим, чтобы выразить ему свое
уважение и восхищение. Эти мечты скончались вместе с отцом. Несколько авторов
отмечали роль Дона Хуана как приемного отца, и между первой и второй книгами
Дон Хуан превратился из холодного, угрюмого и зловещего отчима в теплого,
игривого и относительно доброжелательного папочку -- в такого, каким Кастанеда
хотел бы видеть своего родного отца.
Карлос достаточно легко справлялся с игривостью Дона Хуана, но вот его теплота
повергала его в затруднения. Когда Дон Хуан проявлял свою нежность, Карлоса
это слишком отвлекало: "В его жесте проскользнули такие тепло и доброта, что
мне показалось, он пытается восстановить мое доверие к нему. Я чувствовал себя
полным идиотом и попытался скрыть свое смущение поисками своей ложки." Как мог
отец оказаться настолько неосмотрительным, чтобы умереть, не восстановив веру
в него со стороны своего сына?
Писатель стыдливо раскрывает перед нами случайные признаки отеческой нежности:
"Впервые Дон Хуан назвал меня _своим маленьким другом_. Это застало меня
врасплох. Он заметил это и улыбнулся. В его голосе звучало огромное тепло и
это заставило меня опечалиться. Я сказал ему, что был легкомысленным и
действовал неумело, потому что это свойства моего характера; я сказал, что
никогда не пойму его мира. Я был в полном замешательстве. Он приободрил меня и
заявил, что я сделал все хорошо и правильно." В своей сдержанной манере, Сезар
Арана отвечал взаимностью на любовь сына.
Представим на мгновение младшего Арану, виновато стоящего перед старшим,
который выговаривает ему за то, что он ведет себя совсем не как взрослый
мальчик и занимается всякой чепухой, вместо того, чтобы размышлять над
шахматной доской или философским трудом, как пристало настоящему джентльмену.
Стремящийся убежать, не решающийся прервать отца, он не имеет возможности даже
приблизиться к тому, чьей ласки ему хочется. Эта сцена переносится в пустыню
Дона Хуана, в которой учитель отчитывает ученика "мягкими, но убийственными
словами" за то, что тот прилагает не все свои силы к овладению магией.
Учитель, словно окаменевший, сидит в тени. Очевидно, что он способен сидеть
там месте вечно. Пристыженный ученик не знает, что сказать в свое оправдание.
Проходят часы. Наконец, ученик внутренне признает превосходство своего
учителя, касается руки Дона Хуана и его захлестывают рыдания. Если бы только
маленький мальчик мог сделать то же самое!
Теперь представим малыша Арана на одной из редких прогулок вместе с отцом. Дон
Сезар идет размашистым шагом, а ребенок носится вокруг него, исследуя красоту
окружающей природы. Оглянувшись, он видит, что Дон Сезар приостановился,
ожидая его. Подбежав к отцу, он немедленно выслушивает нотацию о том, что
нужно либо ходить, как все люди, либо вообще сидеть дома. В первые мгновения
его душат слезы. Затем он овладевает собой и пытается поговорить с отцом. Дон
Сезар ничего не отвечает, лишь улыбается сверху вниз, -- и малыша Арану
внезапно переполняет счастье.
"Мы ходили еще около часа," -- пишет Кастанеда, -- "а потом направились домой.
В какой-то момент я оказался далеко позади и Дону Хуану пришлось дожидаться,
пока я его догоню... Он жестко сказал мне, что когда я хожу с ним, я должен
наблюдать и перенимать его стиль ходьбы, или вообще не выходить с ним на пешие
прогулки. "Я не могу дожидаться тебя, как ребенка."-- недовольно сказал он.
Это заявление пристыдило меня и повергло в глубокое смущение. Как могло
случиться, что такой старый человек ходит намного быстрее меня? Я считал себя
сильным и крепким, и тем не менее ему приходилось ждать, пока я его догоню."
Карлос последовал инструкциям Дона Хуана о правильном способе ходьбы и
обнаружил, что теперь без труда идет в том же темпе. "Я чувствовал себя очень
бодрым. Я был счастлив просто вот так бездумно шагать рядом с этим странным
старым индейцем. Я попытался заговорить с ним и несколько раз спрашивал,
покажет ли он мне растения пейота. Он только поглядывал на меня, но не сказал
ни слова."
Позже в этой аллегории Кастанеда перешел к трагической потере: "Мы оба --
существа, собравшиеся умирать." -- мягко произнес Дон Хуан. -- "У нас уже не
осталось времени на то, чем мы занимались раньше." Он сжал мою руку; его
касание было теплым и дружеским, он словно заверял меня, что беспокоится и
заботится обо мне." Смерть Сезара Араны не означала, что он любил своего сына.
Это было большим утешением.
В "Сказках о силе" Дон Хуан кладе руку на плечо Карлоса, который чувствует при
этом "непреодолимое желание расплакаться". Он признается, что боится того, что
им придется расстаться навсегда. "Это наше последнее путешествие вместе." --
говорит Дон Хуан. Карлос ощутил, как что-то оборвалось у него внутри. "Есть
много способов расставания," -- рассказывает ему Дон Хуан. -- "Самый лучший,
пожалуй, это сохранить отдельные радостные воспоминания. Например... ту
теплоту, которую ты чувствовал, когда катал на плечах своего маленького
мальчика..." Или, быть может, то счастье, которое иногда доводилось испытывать
маленькому Аране, катаясь на плечах Дона Сезара.
Эти отрывки рассказывают, -- как мне представляется, очень правдиво, -- о том,
с какой тоской Кастанеда вспоминает счастливые мгновения раннего детства. В
возрасте шести лет, однако, в нем произошли какие-то изменения, с которыми не
мог справиться никто, даже его отец, и которые позже будут описаны им как
"отстранение" матери. Когда ему исполнилось восемь лет, он заявил женщине,
нянчившей его с младенчества, Марии Каруапоме [ее имя в переводе с языка
Кечуа означает "рыжая львица"]: "Я хочу быть знаменитым. Я хочу знать много
языков. Вот почему у меня такая большая голова." Разумеется, каждый
восьмилетний мальчик мечтает о свершениях, которые заставили бы гордиться его
отца, но где и как собирался достичь славы малыш Арана? В Соединенных Штатах,
рассказывая изысканные сказки о самом себе. Он готовился к этому еще в
детстве. Однажды утром он сказал Донье Марии, что в США у него есть три сына.
Она посчитала это очень смешным -- маленький мальчик из Перу заявляет, что у
него трое детей в Соединенных Штатах. У каждого из них было свое имя: одного
звали Вилли. Имена остальных сыновей Донья Мария вспомнить не смогла.
Хотя культурная жизнь Кахамарки находилась, в основном, под влиянием Европы,
ее оживляли окружающие индейские традиции. Маленький Арана жил в мире
колдовства и духов. Курандеро лечили больных с помощью магии; один дом в Калье
Дос де Майо был проклят полтергейстом; какого-то человека в одно и то же время
видели и на площади, и возле моста. Малыш Арана слушал, как его отец Дон Сезар
обсуждает подобные загадочные случаи со своим другом доктором Теофилио Вера,
членом суда Кахамарки. Годы спустя будет описан знахарь Дон Висенте, Дон Хуан
расскажет об отвратительных духах, преследующих людей в их домах и пугающих их
стуками, звоном и грохотом, а Карлоса и Дона Хенаро увидят сразу в двух
местах.
Молодой Арана ходил в начальную школу номер 91 и среднюю школу Сан-Рамон в
Кахамарке. В 1948 году, когда ему исполнилось 22 года, он переехал в Лиму,
завершил там среднее образование и поступил в Белляс Артес, национальную школу
изящных искусств Перу. Мать перебралась вслед за ним в 1949 году, и по причине
ее болезни отцу пришлось присоединиться к ней. Семья поселилась в трехэтажной
квартире в районе Порвенир на окраине Лимы. В 1950 году Сусана Кастаньеда де
Арана скончалась. Сын отказался идти на похороны, заперся в своей комнате, три
дня ничего не ел, а когда вышел, объявил, что покидает дом. "Тягость"
невыносимой любви больной матери была единственным, что удерживало его от
этого шага.
Арана снял квартиру вместе с двумя приятелями-студентами. Карлос Релус
рассказывает, что он "подстрекал всех к переезду в Бразилию", где впоследствии
Релус стал знаменитостью. Хосе Бракамонте, в настоящее время известный
иллюстратор, вспоминает Арану как "отъявленного лгуна и настоящего друга",
остроумного парня, державшегося в стороне от карточных игр, скачек и игры в
кости и "просто одержимого" мечтой уехать в Соединенные Штаты. Виктор Делфин,
еще один его приятель студенческой поры, рассказал журналисту Сезару Левано:
Он был поразительным лжецом [el tipo mas fabuloso para mentir]. Очень
способный, приятный и довольно загадочный. Первоклассный обольститель [un
seductor de primera linea]. Я помню, как девушки каждое утро
подкарауливали его возле Белляс Артес. Мы называли его "Золотая Улыбка",
потому что один зуб у него был золотой. Мне казалось, что в то время он
тратил все свои силы на то, чтобы насмехаться и докучать другим [vagar y
fregar la pita]. Иногда он отправлялся на Ля Парада [блошиный рынок в
Лиме] с парой сломанных часов, -- может, он их из дома таскал? -- которые
ему удавалось заставить работать всего на пару часов. Он продавал такие
часы каким-нибудь мальчишкам, а потом надолго исчезал с рынка.
Хотя Бракамонте называет рисунки Араны странными, застывшими и уродливыми,
Алехандро Гонсалес Апу-Римак, один из самых уважаемых преподавателей школы,
защищает Арану, утверждая, что "в этом юноше было скрыто нечто грандиозное".
Бракамонте рассказывает:
Он был великим авантюристом и собирался отправиться в США и зарабатывать
ставками на пари -- хотел разбогатеть. Он постоянно рассказывал
совершенно неправдоподобные истории -- поразительные, прекрасные сказки.
Время от времени он продавал одеяла и пончо, привезенные с гор. Он часто
рассказывал о Кахамарке, но было очень странным, что он никогда не
упоминал о своей семье. Я только недавно узнал, что у него есть дядя,
который живет недалеко от моей студии.
Уже тогда упражнявшийся в секретности, Арана не рассказывал своим соседям и
то, что дом его отца расположен всего в нескольких кварталах от их квартиры на
улице Хирон Гумбольдт. Несмотря на свои нестандартные шалости, он проявлял
склонности к аскетизму, которые сохранятся в его последующей жизни. Во время
студенческих ночных попоек и пирушек он был гораздо более воздержан, чем
остальные, "участвуя во всеобщей эйфории без помощи выпивки и курева". Левано
воспринял эту скромность как признак страха Араны потерять свои блестящие
перспективы в объятиях богемы, как это случилось с его отцом. "Я сам себе
отец." -- скажет Кастанеда Сандре Бертон.
Примерно через год после смерти матери Арана исчез. Никто не имел
представления, куда он уехал. Через несколько лет несколько писем пришло из
Лос-Анджелеса. Написавший своей "родной сестре" Люсие, пропавший расписывал
воображаемую военную карьеру и намекал на умственные или физические раны. Одно
из писем, тонко посмеивающееся над занимавшего Дона Сезара вечными истинами,
состояло из одной единственной строки: "Дорогой папа: что есть Бог?" В другом
письме было сказано: "Я отправляюсь в очень долгое путешествие. Не удивляйся,
если больше обо мне никогда не услышишь." По злой иронии судьбы, в дальний
путь отправился его отец, и он него уже никогда не придет никаких известий.
Сезар Арана умер, не имея весточек от сына уже несколько лет; он так ничего и
не узнал о новом американском писателе по имени Карлос Кастанеда и о
бестселлерах, посвященных волшебнику Дону Хуану, который принял на себя бремя
родительской заботы о Карлосе, освободив от этой ноши Дона Сезара.
Что происходило в период между иммиграцией Араны в Сан-Франциско в 1951 году и
возникновением Карлоса Кастанеды в Лос-Анджелесе в 1955 году, остается полной
тайной. Совершенно неизвестно, где он жил и чем занимался. В своих предыдущих
работах я уже описывал некоторые предположения о его вероятных видах
деятельности. Водитель такси, поставщик спиртного, рабочий фабрики, счетовод
в магазине женского платья, игрок фондовой биржи -- эти варианты можно
немедленно исключить, поскольку о них рассказывал сам Кастанеда. В
"Путешествии Кастанеды" я предположил, что он был санитаром в доме призрения,
поскольку в "Отделенной реальности" приводится продолжительный разговор с
дряхлым стариком, жившим в доме для престарелых. Его склонность к авантюрам
позволяет предполагать, что его вполне можно было часто встретить в покерных
залах Гардены, чуть южнее Лос-Анджелеса. Свидетельства о продаже одеял, пончо
и сломанных часов указывают на неплохую подготовку к распространению газетных
подписок или продаже пылесосов. Маргарет сказала, что он прекрасно готовил и
отлично шил. Однако любимая моя гипотеза возникла, когда две женщины
независимо друг от друга сообщили, что он превосходно умел стричь самого себя.
Многие парикмахеры умеют это делать, и лишь редкие не-парикмахеры способны
подстричь самих себя. Воображаемый иммигрант, работающий в парикмахерской,
способен быстро и в совершенстве изучить английский язык и американский стиль
жизни, выслушивая длинные рассказы и постигая местные обычаи, -- и при этом
довольно прилично зарабатывать себе на жизнь. Поиски по записям о трудовой
занятости вполне могли бы обнаружить парикмахера по имени Сезар Арана, или
Карлос Аранча, или даже Сальвадр Кастанеда, чей портрет, приведенный во второй
части этой книги, может быть узнан одним из его коллег-парикмахеров.
В декабре 1955 года дочь испаноязычной швеи, одевавшей Маргарет Руньян,
принесла на квартиру Маргарет два новых платья. Она явилась в сопровождении
молодого человека, которого Маргарет посчитала очень привлекательным. В свой
следующий визит к портнихе Маргарет оставила для него экземпляр "Поиска"
Невилла Гаддарда, книги на метафизическую тематику, в которой она пометила
свое имя и номер телефона. Через полгода он позвонил ей.
-- Со 2 июня 1956 года по 1966 год, когда я уехала из Калифорнии, мы
виделись ежедневно. -- рассказала мне Маргарет.
-- _Каждый_ день? -- переспросил я.
-- Ну, может и не _каждый_ день, но я не припомню, чтобы мы разлучались на
более или менее продолжительный срок.
Конечно, память играет с нами самые странные шутки, но если бы Кастанеда
отправлялся вместе с Карлосом в путешествия в пустыню к Дону Хуану, Маргарет
наверняка бы обратила внимание на его отсутствие.
-- Вы беседовали о мистицизме и метафизике? -- спросил я.
-- Мы только на эти темы и разговаривали. -- ответила Маргарет.
Подразумевается, пожалуй, что говорила в основном она, а он слушал. Кастанеда
вскоре заявит, что у него никогда не быко особого интереса к мистике и
метафизике. Почему же он практически каждый день в течение десяти лет навещал
женщину, чье первое свидание было назначено с помощью метафизического тома, и
которая постоянно говорила о подобных вещах? Они любили смотреть фильмы
Ингмара Бергмана, а потом обсуждали их.
-- Смотрели ли вы "Седьмую печать"? -- спросил я.
-- Об этом фильме мы говорили больше, чем о любом другом, -- ответила
Маргарет.
Когда Сэм Кин отметил, что Дон Хуан, как эхо, повторяет идею Платона о том, что
философ должен постигать смерть, Кастанеда выиграл схватку, уточнив, что Дон
Хуан добавляет "странную деталь", описывая смерть "как физическое присутствие,
которое можно ощутить и увидеть". В "Седьмой печати" удивительно похожая на
Дуайта Эйзенхауэра Смерть играет с главным героем в шахматы.
-- А как насчет "Лесной земляники"?"
-- Этот фильм нам тоже очень нравился, -- сказала Маргарет.
В "Лесной землянике" к старику приходит видение прекрасной и печальной юной
матери, встречающейся с незнакомцем среди деревьев горной долины -- точная
копия неприличного поведения, приписанного без сомнения нравственно
безупречной Сусане де Арана.
Я рассказал Маргарет о китайско-корейской пуле, кастрировавшей Карлоса.
-- Это преувеличение, -- сказала она, -- Хотя у него действительно есть
большой шрам в нижней части живота.
-- Как он возник?
-- Карлос сказал, что его подвесили за ноги и пытали. Я уже была сыта всякими
его историями, так что даже не поинтересовалась, кто это сделал?
Маргарет не столько влюбилась в Кастанеду, сколько попала под власть его
необычности. Его внешность была экзотична, его загадочность интриговала,
истории восхищали, стихи завораживали, а рисунки впечатляли. Однажды он
преподнес ей прелестную скульптурку, изображавшую беременную женщину. По его
настоянию Маргарет поступила в Лос-Анджелес Сити Колледж, где он изучал
творческое сочинительство у преподавателя по имени Вернон Кинг, который
впоследствии получит экземпляр "Учения Дона Хуана" с дарственной надписью:
"Великому учителю... от одного из учеников, Карлоса Кастанеды".
"Нас связывали стремление и любовь к знаниям," -- пишет Маргарет. -- "Наш брак
был духовным -- и несмотря на развод, мы остаемся духовными супругами." Этот
духовный брак испытал несколько серьезных потрясений. Они поженились в Тихуане
27 января 1960 года -- через четыре года знакомства и дружбы. Еще через шесть
месяцев Кастанеда покинул дом Маргарет. Это объяснялось тем, что он
познакомился с Доном Хуаном и в целях обучения должен проводить с ним целые
недели; такой напряженный режим, впрочем, не помешал Кастанеде видеться с
Маргарет "ежедневно". Раздельная жизнь продолжалась 13 лет; в 1973 году
Маргарет подала на развод.
Кастанеда уделял много внимания сыну Маргарет и в конце концов настоял на его
усыновлении. Перед усыновлением Маргарет на некоторое время переселилась в
Западную Вирджинию, чтобы позаботиться о наследственном бизнесе. Кастанеда был
чрезвычайно опечален этой разлукой, благодаря чему появились многочисленные
истории о потере его маленького мальчика. Хотя Маргарет всегда хватало
собственных средств, после своего успеха на литературном поприще Кастанеда
вложил деньги в ее телефонную службу и время от времени предоставлял
материальную поддержку ребенку. Когда она продала свое агенство, Кастанеда
даже не потребовал деньги назад. Таким образом, было бы несправедливым
сказать, что он отказывался заботиться о семье. Когда он хотел помочь, он
помогал. Проблема заключалась только в том, что никто не знал, когда ему этого
захочется. Единственной вещью, на которую можно было твердо полагаться в
отношениях с ним, был тот факт, что на него совершенно нельзя было полагаться.
Он обещал приехать, но не приезжал. Он появлялся, когда его совсем не ждали.
Как только вы привыкали к его присутствию, он испарялся. Если чек был
отправлен почтой, он обязательно терялся. Если что-то планировалось, это
непременно срывалось. Дон Хуан называет подобные приемы прерыванием привычек
жизни и рекомендует в качестве магической техники, хотя обычные люди
рассматривают это как небрежную безответственность и считают антисоциальным
поведением. Мир магов и мир социума действительно подчиняются разным законам.
Друзья Кастанеды обычно не встречались и часто даже не подозревали о
существовании друг друга. Каждый считал себя его единственным и лучшим другом.
Иногда их даже настраивали друг против друга. Когда я впервые встретился с
Маргарет, я составил список людей, которых считал сыгравшими роль в его
научной карьере, и расспросил Маргарет о каждом из них. Она ничего не слышала
ни об одном человеке из списка. У них двоих было очень мало общих друзей, и
она никогда не встречалась ни с одним из его приятелей по университету. Когда
маленький мальчик подрос, Кастанеда посоветовал ему ни в коем случае не
обращаться к матери, если ему понадобиться помощь с учебой в колледже. "Для
меня твоя мать не существует", -- сказал он. Мальчик обратился за советом к
матери, и мгновенно лишился денег от отца. Наверное, это звучит более
причудливо, чем могло произойти на самом деле, ибо я подозреваю, что сам
Кастанеда вряд ли рассчитывал, что мальчик последует его требованию. В любом
случае, нарушение правила стало прекрасным извинением за прекращение
финансирования учебы. Когда мальчик собирался поступать в колледж в штате
Аризона, Кастанеда объявил, что уже подал его документы в Калифорнийский
университет в Лос-Анджелесе. Мальчик предпочел Аризону и был обвинен в
отсутствии благодарности и послушания. Кастанеда сказал, что если бы у
мальчика был заграничный паспорт, он мог бы отправить его учиться в Англию, но
когда паспорт был получен, этот план расстроился. Тем не менее, мальчик
вспоминает множество счастливых мгновений своей жизни, связанных с Кастанедой
-- совместные прогулки, катания на плечах, посещение волшебного круга камней в
горах Санта-Моника. Он не припоминает, чтобы когда-либо встречался с Доном
Хуаном, хотя Кастанеда сказал ему, что они вместе виделись с ним, когда
мальчик был еще маленьким.
Каков же результат такого запутанного и непоследовательного отношения к этому
малышу? Мальчик стоически утверждает, что может как принять Кастанеду, так и
обойтись без него. Я подозреваю, что он не способен ни на то, ни на другое. В
статье 38 этой книги я защищал Кастанеду от обвинений в антиобщественном
поведении, усомнившись в существовании его невольных жертв, однако я упустил
из виду вопрос жен и детей. Несмотря на кротость и очарование этого Обманщика,
ему не удалось выиграть ни единого раунда на ринге супруга и родителя.
Прочитав слезливые пассажи Кастанеды о маленьком мальчике, Мендес, поэт
племени Яки, наверняка сказал бы, что Кастанеда продал не только мать, но и
своего сына.
"У Карлоса есть дочь", -- сказала Маргарет. Я попросил рассказать о ней
поподробнее. Судя по всему, девочку зовут Карлоттой. Карлос называет ее Тоти.
Ее мать -- американка с типично британской фамилией, но Тоти живет с отцом
Карлоса в Бразилии. Маргарет видела фотографию очаровательной пятилетней
малышки, очень похожей на Карлоса, но с легкими восточными чертами лица.
Поскольку она была его сводной сестрой, маленькому мальчику было предложено
сделать ей подарок, каковой он и сделал, отправив его по какому-то адресу в
Лос-Анджелесе. Ответа не последовало. Карлос не имел связей с матерью очень
давно, потому что однажды, неожиданно вернувшись домой, застал ее в постели с
незнакомым мужчиной. Архетипы предательства, таким образом, развешаны в его
жизни повсюду.
Бразильская Тоти совсем не является той дочерью, о которой говорю я; не
является ею и дитя, которое предположительно было оставлено им в Аргентине.
Той, кого я имею в виду, является Эсперанса, двадцатитрехлетняя девушка,
появившаяся в мае 1975 года в Беркли вместе с Кастанедой, который представил
ее как свою дочь. Разумеется, я тут же заподозрил обман. Маг изобретает свой
собственный необычный мир, в котором вдруг вожникают самые обычные люди,
играющие по правилам мага. Двум дамам, связанным с книжным бизнесом в
Сакраменто, Кастанеда рассказывает об отце-военном, переезжавшим с места на
место, так что у маленького Кастанеды никогда не было настоящего дома.
Маргарет он говорит, что его свадьба с девушкой-цыганкой сопровождалась
кровавым ритуалом. Подобные истории очень трудно проверить, впрочем, от
слушателей и не требовалось им сопереживать; однако другие рассказы могли
превратиться в реальной жизни в настоящие ловушки для слушателей. Кастанеда
получил свою ученую степень доктора за беседы с Доном Хуаном, и когда
"Путешествия Кастанеды" заявили, что Дон Хуан -- выдуманный персонаж,
администрация Калифорнийского университета оказалась в западне полевых заметок
Карлоса. В феврале 1973 года Кастанеда встретился в Нью-Йорке с Маргарет и они
вместе поселились в отеле "Дрейк". Всю ночь он разговаривал по телефону с
какими-то людьми в Сан-Франциско и -- разумеется! -- в "Мексике". Ожидавшая от
него внимательности и ласки Маргарет была разочарована и чувствовала себя
довольно глупо. На следующий день она переехала в другую гостиницу, посвятила
несколько дней посещению магазинов с приятельницей, а потом отправилась домой
в Западную Вирджинию. В следующий раз, когда Кастанеда позвонил ей, она
упрекнула его в странном поведении в Нью-Йорке. Он сказал, что не понимает, о
чем она говорит. Она описала его холодность в отеле. Он сказал, что не видел
ее уже несколько месяцев и уж наверняка не останавливался вместе с ней в
нью-йоркском отеле. Маргарет попала в западню. Она не могла поверить в то,
что он может так себя вести. Физическая отдаленность не мешала им всегда
оставаться духовно близкими. Она никогда не чувствовала его таким далеким,
как в том случае.
На следующий год, когда были изданы "Сказки о силе", Маргарет начала понимать,
что произошло в Нью-Йорке. Оказалось, что у магов есть двойники. Правда, маги
не знают, где ни находятся и чем занимаются. Более того, магу очень опасно
узнать об этом; если он встретится со своим двойником, то может умереть.
Маргарет не хотела, чтобы Кастанеда умер, и посему простила ему как прохладное
отношение его двойника, так и незнание того, как этот двойник с ней обошелся.
В ее ночных кошмарах он приказывал грибам забираться в гробы; грибочки
выглядели точно такими, какие были вышиты на блузке Маргарет, в которой она
была тогда в отеле "Дрейк", но к тому же у них были огромные черные глаза,
словно дыры. Маргарет довольно долго выбиралась из этой западни. Она описывает
испытанное так:
Меня волновала моя жизнь с Карлосом и беспокоило осознание того, что
спустя двацать пять лет я все еще знаю о многих вещах в нем не больше,
чем любой читатель его книг. Я провела с ним больше времени, чем с
каким-либо еще человеком в моем жизни. В течение многих лет не было ни
единого дня, когда бы мы не виделись. Тем не менее он остается для меня
такой же загадкой, как и для всех остальных. Иногда я спрашиваю себя,
действительно ли я провела с ним все эти годы? Символизм его книг мне
вполне ясен, и я встречалась с ним много раз после опубликования его
первой книги, но он ни разу не обсуждал ни одну из них со мной. Его книги
-- диалоги, которые он ведет сам с собой.
В ловушки Кастанеды попадали не только жены-перепелки и дети-кролики. Когда он
поймал в них несколько молодых львиц, охота обернулась взаимной, а вся история
-- достаточно смешной. Весной 1972 года, за четыре года до того, как Карлос
услышал о них от Доньи Соледад, Кастанеда рассказывает о "четырех ветрах" на
встрече со студентами Ирвина. Дон Хуан говорил, что маг проходит свое решающее
испытание, отправляясь в определенное место Мексики и сражаясь со своим
союзником. Поскольку это столкновение и опасно, и ужасно, магу стоит взять с
собой команду помощников -- четырех преданных женщин, которые окружат его в
направлениях четырех сторон света и примут на себя тяжесть натиска союзника,
добровольно жертвуя собой во имя совершенствования мага (Если бы меня слышала
Мария-Луиза фон Франц, она бы наверняка подумала, что Кастанеда слишком уж
беззастенчиво использует заботящихся о нем женщин, заставляя их сражаться за
него с демоническими силами, хотя это нужно ему одному.)
Маг не может выбрать этих четырех женщин-ветров произвольно -- они должны
прийти к нему по собственному желанию. Карлос нашел один ветер, но Дон Хуан
сказал, что она слишком зависима от Карлоса и недостаточно сильна, чтобы
противостоять его союзнику. Еще более обаятельный, чем Карлос, Паблито нашел
три ветра -- хотя, разумеется, привлекательность для ветров относится не к
вопросам секса, а к накопленной силе. Несмотря на ужасную опасность, ходят
слухи, что Карлос собрал лишь двух ветров. Я считаю все это лишь выдумкой,
так как один из его ветров написал мне письмо.
Рамона Дю Вент -- индеанка с равнин и ученица шамана, преподающего в крупном
университете. Во время выступлений Кастанеды в Ирвине она и ее подруга
Марджори Дилл были студентками-выпускницами. Обе как раз проходили стадию
интереса к оккультизму и были совершенно покорены открытиями Кастанеды в
области шаманских познаний в магии. Дю Вент с удивлением обнаружила в них
сходство с дзен и работами Фредерика Перлса -- элементы, которых она никогда
раньше не замечала в исконных индейских традициях. "Как же я могу такое
упустить?" -- спросила она себя.
Дилл получила от Кастанеды особые инструкции. Она представила ему Дю Вент и
они втроем отправились обедать. Дю Вент очень быстро произвела на Кастанеду
впечатление прекрасного кандидата в магические сферы. Он договорился с ней еще
об одном обеде, но, по своему обычаю, не явился на него. Дилл защищала его
перед Дю Вент, объясняя, что у него масса забот, гораздо более важных, чем
свидания с кандидатками в ученицы. Вскоре, однако, Дилл сообщила Дю Вент, что
они вдвоем были избраны ветрами Карлоса. Дю Вент была счастлива узнать, что
стала такой избранницей, поскольку посвящение в качестве ветра сразу даровала
бы ей высокий статус в магии, который иначе можно было бы обрести лишь долгими
и упорными упражнениями. По крайней мере, она узнает, является Кастанеда
настоящим магом или всего лишь обманщиком. Дю Вент очень надеялась на первое,
поскольку учеба в университете к тому времени изрядно ей надоела.
Чтобы подготовить Дилл к посвящению, Кастанеда поставил перед ней задачу
видения, привел ее на место силы в Малибу, выстроил там шалашик и оставил ее
там медитировать. Он сказал, что она должна оборвать свои связи с друзьями, на
которые только бессмысленно тратится время, избавиться от собаки, которой тоже
уделяется слишком много внимания, и воздерживаться от секса с кем-либо, кто
не является магом или, по крайней мере, учеником мага. Он сказал, что
беспорядочные половые связи растрачивают силу мага. Дю Вент это показалось не
очень-то индейской идеей, но в бой она вступила, услышав о необходимости
расстаться с собакой, поскольку у нее их было три. Она потребовала
доказательств недопустимости собак, описанных в полевых журналах Карлоса, но
он тогда жил в прицепе грузовика, мылся в душевых ближайшего гимнастического
зала и оставил все свои записи в Лос-Анджелесе. Дилл хотела узнать, когда
именно произойдет посвящение. Кастанеда сказал, что выяснит это в Мексике,
после того, как они с Доном Хуаном закончат последние приготовления.
На следующей встрече Кастанеда сказал, что _курил_ их обеих вместе с Доном
Хуаном, который _увидел_, что они подходят в качестве ветров, однако момент
посвящения в подробности и срок самого ритуала инициации еще не определился.
Ветерками начало овладевать раздражение. Кастанеда признался, что предстоящее
до безумия пугает его и что он сам не знает, сможет ли решиться на все это.
Ветры начали успокаивать его. Примерно неделю спустя он рассказал, что только
что вернулся из Мексики и что Дон Хуан приказал приступить к посвящению ветров
без промедления, пока имеют силу благоприятстсвующие этому знаки. Ветры
сказали, что ко всему готовы. Кастанеда пришел в возбуждение. Ветры спросили,
что с ним. Кастанеда сказал, что ритуал оказался еще более ужасным, чем он
ожидал. Ветры спросили, что именно в нем такого ужасного. Кастанеда сказал,
что он включает ритуальные совокупления. Дилл спросила, когда это должно
произойти. Дю Вент подумала: "Почему бы и нет? -- Мне это никак не повредит,
но я либо сразу же стану шаманом, либо покончу со всем этим."
Дилл спросила, означает ли это групповой секс? Кастанеда сказал, что конечно,
нет, и инициация будет проходить с каждой по отдельности, в том порядке, в
каком он нашел их, то есть первой будет Дилл, а второй -- Дю Вент. Дилл
сказала: "Я готова", Дю Вент: "А у меня будет время подумать". Кастанеда
сказал, что после этой новости вся его решительность исчезла. Дилл ответила,
что как раз в этом нет ничего особо страшного. В один прекрасный день он
позвонил ей и сказал, что время пришло. Дилл спрятала своего пса в задней
комнате. Кастанеда нерешительно вошел. Дилл попыталась привести его в чувства.
Он сказал, что чувствует, что что-то не так. Она сказала: "Ну, давай,
проинициируй меня." В этот момент собака залаяла. Кастанеда с упреком
посмотрел на Дилл, и заявил, что ей никогда не пройти посвящения, если она не
будет соблюдать простейшие правила магии. После этого он вышел. Дилл была
просто в бешенстве.
В следующую встречу она издевалась над противоречиями его заметок. Он сказал,
что многие люди проявляют к нему чрезмерную требовательность. "Ты не поверишь,
но позавчера в мой офис ввалилась толпа хиппи. Они привели девушку в белом
одеянии, с цветами в волосах, и хотели, чтобы я сорвал цветок ее
девственности." Дилл заявила, что нет никаких доказательств подлинности ни
одной его истории и она считает, что он их просто выдумал, включая и самого
Дона Хуана. С этой минуты ей необходимы доказательства каждого его слова.
И с той поры она никогда его не видела. Он испарился.
"Почему же он не провел обряд посвящения?" -- спросил я Дю Вент. -- "Мне он
не показался особо трудным."
"Марджори слишком энергична." -- ответила Дю Вент. -- "Я думаю, его
интересуют более пассивные женщины." Возможно, это так и есть, однако нам
следует вспомнить, что привлечение ветров не подразумевает сексуального
подхода -- это вопрос накопления силы. Мне кажется, Кастанеда проверял,
достаточно ли силы накопил он, пытаясь заставить двух разумных и
трезвомыслящих женщин, с которыми у него не было любовных отношений, поверить
в эту абсурдную историю и выполнить его самые нелепые требования.
Кастанеда поступил в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе в 1959 году, в
тот же год, когда стал гражданином США. Свою докторскую степень он получил в
1973 году. За исключением его романа-диссертации и одной статьи, прочитанной
на профессиональной конференции, у него не было никаких научных публикаций.
Если не считать непродолжительной работы помощником преподавателя в
университете Лос-Анджелеса, его единственной преподавательской деятельностью
был трехмесячный курс лекций в университете в Ирвине весной 1972 года. Можно
вполне обоснованно утверждать, что в 1972 году сочинительство стало его
единственным занятием и это стало его карьерой на всю оставшуюся жизнь.
Поскольку его литературная деятельность совмещает сочинительство и
фальсификацию, его герой несколько напоминает о двух других достаточно
известных мистификациях, которые, как я подозреваю, он старательно изучил.
Вышедшая в 1959 году книга "Великий самозванец" могла научить его, как следует
избегать возможных ловушек, а образцами для подражания могли стать материалы
статей о романисте Б.Трэйвене. Кроме того, довольно популярная в 1959 году
среди студентов-антропологов книга Вейнера "Незаметный подлог" показала,
каких успехов способны достигать целеустремленные научные фальсификаторы.
Четырнадцать лет безукоризненного исполнения роли, которую Кастанеда играл в
Калифорнийском университете, являются серьезным возражением против идеи о том,
что его нечаянно затянуло в мошенничество с Доном Хуаном. Я уверен, что уже к
1960 году он прекрасно осознавал, что собирается сделать, и выстроил четкий
стратегический план, требовавший лишь тактических поправок по ходу дела.
Решающим отличием Кастанеды от Б.Трэйвена заключается в том, что Трэйвен
признавал свои приключенческие истории художественной литературой, тогда как
Кастанеда стал называть свои сказки о феях отчетами о полевых наблюдениях.
Тем не менее, у них много общего. Оба использовали псевдонимы и стирали свои
личные истории; жизнь Кастанеды еще вполне возможно восстановить в подлинном
свете, но в отношении Трэйвена это вряд ли когда-то удастся. Оба избегали
фотокамер, имели неясные брачные связи и неопределенные места жительства,
чрезвычайно много читали, и прочитанное оказывало большое влияние на их
творчество. Каждому из них пришлось тяжело трудится, чтобы из неизвестного
писателя превратится в автора бестселлеров. Оба писали как на английском, так
и на иностранном языке, что вызвало значительную путаницу различающихся версий
их произведений. Оба создавали стремительные сериалы, правда, Трэйвен был
более плодовит и скор, чем Кастанеда. Оба писали о Мексике и смешивали
индейские и европейские культурные традиции. Каждый сталкивался с
кинорежиссерами; Трэйвен -- с Джоном Хастоном, экранизировавшим "Сокровища
Сьерра-Мадре", а Кастанеда -- со Стерлингом Силлифантом, который хотел снять
фильм по "Учению Дона Хуана". Английский язык у обоих отмечен странностями
стиля иностранцев, что иногда приводит к непредумышленному юмору; Трэйвен был
старше и писал смешнее, чем Кастанеда: "заткни челюсти", "дать в почки", "что
за тысячу чертей ты делаешь?". Кастанеда был хитрым и уклончивым уже в Перу,
поэтому очевидно, что он не унаследовал эти черты от Трэйвена, но сам пример
Трэйвена мог вдохновить его.
Фердинанд Демара пытался подвизался на многих поприщах: школьный учитель,
монах, тюремщик, декан колледжа и морской хирург. Он не закончил даже среднюю
школу, но подделывал свои документы об образовании, вступал в конфликт с
законом, и каждый раз (по крайней мере, насколько это известно) его
разоблачали и изгоняли с позором. Единственным, чего он добился, стала
известность. О нем написали книгу, и сняли фильм по мотивам его жизни. Любому
молодому начинающему мистификатору просто необходимо прочитать о Демаре, у
которого можно научиться множеству трюков и приобрести опыт его разнообразных
ошибок. Одной из основных ошибок были попытки заняться деятельностью, для
которой у него не хватало мастерства. Другой -- то, что он не смог стать самоу
себе хозяином. Третьей -- нарушения закона. Кастанеда удачно избежал подобных
оплошностей. Он стал самостоятельным автором и ведущим в мире специалистом по
этнометодоаллегористике, к которой невозможно применить никакое
законодательство. Ниже приведены несколько строк из "Великого самозванца"
Роберта Кричтона, которые вполне могли послужить одним из руководств к
действию для Кастанеды:
Чтобы преуспеть, любому самозванцу необходимо побыстрее понять и полностью
положиться на то, что бремя доказательств всегда ложится на обвинителя
[стр. 66]. "Я стану величайшим лжецом. Я никому никогда не скажу ни слова
правды -- и тогда все мои отдельные выдумки обретут единство, структурную
целостность и станут звучать более похожими на правду, чем сама правда."
[стр. 142] "Я называю это законом мимолетности Демары, или невидимым
прошлым." [стр. 86] Чем сильнее в это вовлечены какие-либо организации,
тем больше им приходится волноваться об общественном мнении в случае
обнаружения обмана. На самом деле, первым о случившемся забывает
общественное мнение. [стр. 167]
Изучал ли Кастанеда "Великого самозванца"? Думаю, что да. Ниже следуют три
пары цитат; мне кажется, что эти места он извлек из книги Кричтона и переделал
на свой лад:
"Я испорчен... Каждая частичка моего тела... Я прогнил насквозь... Я
совершенно низкий человек." [Демара] "Я уже понял, что ты считаешь себя
испорченным... думаешь, что ты низкий, уродливый и ненормальный." [Дон
Хуан]
В школе его поведение отпугивало других детей, и они держались в стороне
от него. [Кричтон] Взрослея, ему пришлось соперничать с двадцатью двумя
братьями и сестрами, и он сражался с ними, пока они не оставили его в
покое. [Крэйвенс]
Он считал себя бесцельным и неспособным управлять и направлять течение
своей жизни -- его, словно листок, нес ветер событий. [Кричтон] "Ты
чувствуешь себя, как желтый лист, кружащийся по прихоти ветра..." [Дон
Хуан]
Демара страдал от скуки и непрерывно стремился к новым удовольствиям. Дон Хуан
посоветовал Карлосу избавиться от скуки уверенности и перейти к наслаждению
неопределенностью. Демара охотился за властью, выискивая слабости в
организационных структурах; Карлос охотился на метафизическую силу в пустыне
Дона Хуана; Кастанеда -- на силу общественного мнения в университете. Демара,
казалось, всегда посмеивается над своими жертвами, в одиночестве наслаждаясь
своим большим секретом; у Кастанеды было "сардоническое чувство юмора, очень
похожее на юмор Дона Хуана", говорит Майкл Харнер; "он насмехался над каждым,
с кем сталкивался", добавляет Альберта Гринфилд. "Мы, самозванцы, --
необъяснимые люди." -- гордо заявлял Демара, а Кастанеда говорил, что его
реальная жизнь еще более странная, чем кажется со стороны. "Это -- не рядовой
аферист", писал Роберт Кричтон о Демаре; по словам антрополога Жака Менье,
Кастанеда -- "блистательный аферист".
В 1978 году предметом международного литературного обсуждения стал
австралийский поэт-абориген Б. Уонгар -- приставка "Б.", возможно, пародирует
имя "Б. Трэйвен". Уонгар (этот псевдоним означает "мечтатель") был сыном
аборигенки и европейца и учился в Европе. Его книга "По следам Бралгу"
состоит из двенадцати фантастических рассказов о конфликте между аборигенами,
пытающимися сохранить свои земли, и европейцами, которые эти земли
разрабатывают. Эти истории были приветственно приняты в Австралии,
Великобритании и США как первоклассные произведения литератыры, написанные
человеком, обитающим в мифологической среде коренных австралийских племен,
которому вследствие этого не приходилось ее каким-либо образом
интерпретировать или искажать; его творения впервые показали миру, каково
это -- _быть аборигеном_. Ни один европейский авто не смог бы даже
претендовать на подобное описание изнутри.
Не напоминает ли это чего-то знакомого? Того, кто склонен к критичности, вряд
ли поразит то, что нашелся лишь единственный человек, заявляющий, что лично
знаком с Уонгаром, -- югославский эмигрант, антрополог и писатель Стретен
Божик, живущий в Мельбурне; он говорит, что познакомился с Уонгаром в Париже.
Божик -- единственный белый человек, связывающий Уонгара с внешним миром.
Более того, Божик является агентом, редактором и спонсором Уонгара. Он
подписывает за него контракты, оплачивает его счета и, когда это необходимо,
вносит поправки в рассказы Уонгара. Разумеется, это случается крайне редко,
потому что Уонгар -- прекрасный писатель, заслуживший гораздо больше
литературных премий, чем Божик, у которого их лишь несколько. Когда его
попросили вывести Уонгара в свет, Божик заявил, что этого загадочного писателя
нужно защищать от сетей бюрократии, от горнодобывающих компаний и от мести
соплеменников, возмущенных тем, что он выдал секреты их племени. Когда его
спросили, не он ли на самом деле является Уонгаром, Божик ответил: "Вы
поставили меня в очень сложное положение. Наши пути просто пересеклись, но
это иная личность и другой писатель." Не другое _лицо_, но другая _личность_.
Выявление ее как принадлежащей Божику "могло повредить работе Уонгара",
поэтому литературные агенты согласились на дальнейшее сокрытие личности
Уонгара.
Относительно очевидной поддельности Уонгара, меня интересовали две вещи:
вопрос его происхождения и реакция его поклонников. Австралийский романист и
любитель Уонгара Том Кенилли заявил, что если Божик -- Уонгар, то он, по
каким-то мистическим причинам, оказался скорее аборигеном, чем белым.
Лондонский издатель Уонгара сказал, что если книга "По следам Бралгу" написана
не Уонгаром, то "ее автор в определенном смысле гений". Джозеф Чилтон Пирс
сказал, что если Дон Хуан -- литературный вымысел, то Кастанеда просто
гениален. Вокруг литературных подделок почему-то всегда появляются рассуждения
о "гениальности", которые никогда не возникают по отношению к признанным
работам художественной литературы, исполнен на том же уровне мастерства и
глубины проникновения. Почему же? Неужели гениальность неизбежно подразумевает
ложь? Или такие суждения исходят от тех людей, которые считают, что обмануть
их способен лишь гений?
Люди со сходными стилями работы часто подражают друг другу? Мог ли Кастанеда
подражать Божику? Очевидно, последний возник слишком поздно по времени, так,
быть может, произошло обратное? Мог ли Божик имитировать Кастанеду? Я задал
этот вопрос аспирантам Мельбурнского университета. Если Божик сам получил
литературное признание, то зачем ему понадобился Уонгар? Каковы вообще мотивы
фальсификаторов? И в частности, каковы мотивы обмана с Доном Хуаном? Превратив
свою жизнь в аллегорию, Кастанеда рассказал нам о ней очень многое, хотя не
каждый сообразил, о чем именно он пишет. Журнал "Тайм", к примеру, так и не
смог найти побудительных причин аферы с Доном Хуаном. Живет себе несколько
странный студент, достаточно разумный, чтобы добиться докторской степени
обычным способом, который зачем-то тратит на это в два раза больше времени и
которому приходится написать три бестселлера, чтобы добиться ученой степени
совершенно необычным путем, пребывая все это время под угрозой разоблачения
и полного краха. Для "Тайм" это совершенно бессмысленно. Что ж, это
действительно не имеет смысла, если считать, что мистификаторы нацелены
исключительно на научное признание или большие деньги; но чаще всего их целью
является то возбуждение, которое они ощущают, когда доказывают себе свое
превосходство над остальными, обманывая их. Не-мистификаторам довольно сложно
это понять. Джойс Кэрол Оутс, писавший о мистицизме, был убежден, что
Кастанеда действительно испытал _некий_ мистический опыт, потому что
"мистический опыт невозможно симулировать". Вряд ли это справедливо. Бхарати
написал целую книгу о подлинной и фальшивой мистике. Весь путь от мадам
Блаватской до Йога Рамачараки и Лобсанга Рампы наполнен симулянтами. Оутс
имеет в виду лишь то, что такие люди, _как Оутс_, неспособны подделать
мистический опыт, но люди, подобные Оутсу, не объявляют о существовании троих
сыновей в возрасте восьми лет, не продают сломанные часы, а их двойники не
регистрируются в гостиницах. "Я не хочу быть профессором," -- сказал Кастанеда
под конец обучения в аспирантуре. "Я люблю писать, но не могу представить себя
ученым или мыслителем-интеллектуалом." Фальсификация и рассказывания историй
-- призвания Кастанеды. Мистическая псевдоантропология была средством свести
эти два призвания воедино; теперь в ней уже нет необходимости.
Романист Рональд Сукеник не верит, что Кастанеда -- автор художественных
произведений, потому что Карлос-Ученый представляется слишком лишенным
воображения, и потому что истории Кастанеды о Доне Хуане обладают "ароматом
накопленного опыта, а не воображения". Сукеник сравнивал Кастанеду с другими
известными ему писателями, которые не пребывали в своих историях _непрерывно_,
соответственно, их произведения нельзя было назвать ядром всей их жизни.
Окружение собственных героев было необходимо Кастанеде гораздо больше, чем
обычным писателям, потому что это его единственные близкие и доверительные
друзья. И перед остальными литераторами у него действительно есть некоторое
преимущество, потому что он смело может заявить, что все его персонажи
описывают реальных людей его жизни.
Искусство Дона Хуана, как сказал Кастанеда, заключается в "метафорическом
образе его жизни". Это неплохо звучит, но вряд ли является правдой. Образ
жизни Дона Хуан не метафорический, а буквальный. В мире Дона Хуана вещи
таковы, каковы они есть; ничто не принимается за что-то другое; в нем нет ни
символов, ни метафор. Животные разговаривают, люди летают, растениям нравится,
когда их срывают с уважением. Подобные события не нуждаются в интерпретациях
или объяснениях, их следует просто излагать. Если кто-то и живет в
метафорическом мире, то это Кастанеда, постоянно выстраивающий отделенную
реальность, преднамеренно превращая общепринятые явления в необычные --
перемещаясь в Мексику в мгновение ока, рассказывая что он _сейчас_ в Мексике,
когда встретился с вами на улице Лос-Анджелеса, приглашая вас в путешествие в
Сонору, чтобы познакомиться с Доном Хуаном, напоминая о том, что вы уже
встречались с ним, когда были маленьким. От безумия эта метафоричность
отличается тем, что Кастанеда прекрасно понимает, какая реальность реальна, а
какая -- необычна, хотя окружающие могут в них запутаться. В противоположность
ему, Дон Хуан никогда не притворяется. "Его внутреннее напряжение всегда
превышало внешние проявления в действиях; это было какое-то глубочайшее
состояние убежденности." Дон Хуан представляет собой такую подлинную и
искреннюю личность, какой мог бы стать Кастанеда, если бы отделенная
реальность была чем-то большим, чем воображение, а Дон Сезар проявлял к нему
больше уважения. Дон Хуан способен легко покинуть этот злой мир -- в котором
наши друзья являются "черными магами", пытающимися поработить нас -- и перейти
в мир поприятнее; у него не было никакой необходимости сочинять об этом
истории. "Он живет в волшебном времени, и лишь иногда возвращается в наше
обычное время. Я пребываю в обычном времени, и лишь изредка погружаюсь в
магическое." Счастливчик Дон Хуан -- и несчастный Кастанеда... Во "Втором
Кольце Силы" Кастанеда сражается с целью превратить "туманные метафоры в
реальные возможности". У него это не получилось. Результатом стали скверные
истории, потеря читателей и тщетность усилий.
Когда Арана не получил того, чего желал, от родителей, учителей, церкви и
Бога, Кастанеда решил поквитаться за это. Раз Сусана де Арана эмоционально
покинула сына, когда ему было шесть лет, то мать Карлоса должна была стать
морально уродливой, а Кастанеда обязан был отомстить каждой женщине, которая
попыталась бы полюбить его. Поскольку Сезар Арана был отдаленным и равнодушным
к сыну, отец Карлоса должен был стать скучным и слабовольным. Если школы
Кахамарки казались мальчику-фантазеру тюрьмой, то взрослый мужчина должен
называть учителей педантами и устроить диверсию в науке. Так как Церковь
предлагала ему только бессмысленные ритуалы, Карлосу необходимо было
вообразить, что она рушится. Если Бог для него был лишь еще одним далеким и
строгим отцом, то Дон Хуан должен был заменить его внеморальным, безличным и
доступным _нагвалем_.
Повстанческий дух наполняет человека энергией, но ее трудно сдерживать. Когда
это не удается, следует опасаться депресии и отвращения к себе. Карлос
признался, что он никогда никого не уважал и не любил, даже самого себя, но он
всегда чувствовал себя злым от рождения. (Судя по всему, у его матери вполне
могли быть причины покинуть его.) Дон Хуан соглашается: "Ты совсем себя не
любишь." Чтобы нейтрализовать привычное мнение Карлоса -- он "уродливый,
испорченный и ненормальный", -- Дон Хуан приказывает ему воображать
противоположное и таким образом убедиться, что ложными являются оба
представления. Но если любое мнение о самом себе ложно, как человек может быть
уверен, что он заслуживал той любви, которую у него отобрали? Таким образом,
депрессии нужно нанести смертельный удар, постоянно поддерживая в себе
настроение воина: "Я могу любить своих приятелей [вполне можно добавить: и
самого себя], только тогда, когда я наполнен жизненными силами и не подвержен
депрессии."
Скука, симптом депрессии, является извечным врагом Кастанеды. Чтобы отогнать
ее, он разыскивает источники возбуждения. Шумные вечеринки и празднества
приедаются очень быстро, зато неизменный источник острых ощущений всегда под
рукой. "Ты хочешь сохранить в том, что делаешь, свежесть и новизну." --
объясняет Дон Хуан. -- "Ты лжешь, чтобы продолжать движение." По словам Дона
Хуана, достоверная информация тосклива, а ненадежная -- интересна. Как
наркоман делает центром своей жизни героин, так человек, испытывающий душевные
страдания и получающий облегчение, когда лжет, выстраивает свою жизнь на
основе лжи. Каждый из нас -- раб своих привычек. Кастанеда находит свое
величайшее отдохновение в жизни Карлоса. Карлос -- человек особенный,
избранный, он безупречный воин, он человек знания. Он демонстрирует свою
храбрость, попав под перекрестный огонь. Он безропотно выносит любые
умственные и физические испытания, никогда не умоляя о снисхождении. Он твердо
движется к лучшему миру. Эти идеи вновь и вновь возникают в книгах о Доне
Хуане, но написания книг Кастанеде недостаточно. Фантазиями необходимо
делиться лицом к лицу, как это случилось с Марией Каруапомой. В ноябре 1970
года повествования Кастанеды, к примеру, Дон Хуан инструктирует Карлоса о том,
как напугать маленького мальчика, который плохо себя ведет. В ноябре 1970 года
обычного календаря Кастанеда рассказывает Барбаре Майерхфф, что он уже
осуществил над своим маленьким мальчиком магическую версию "напуганного до
смерти" в зоопарке Сан-Диего. В 1970 году мальчик жил в Западной Вирджинии; в
1979 году он не смог припомнить, чтобы Кастанеда когда-нибудь водил его в
зоопарк. В этом примере мы обнаруживаем расширение правила, сформулированного
в статье 39 этой книги: Кастанеда пишет то, о чем только что прочитал. Помимо
этого о еще и немедленно пересказывает то, что написал. Читаемое превращается
в написанное, а написанное -- в рассказываемое. Так в мир фантазий втягиваются
обычные люди, придавая ему временную теплоту и остроту.
Критиков тоже можно затянуть в отделенную реальность. За исключением письма
Уоссону, мне неизвестны примеры того, чтобы Кастанеда ответил на критику
непосредственно и прямо; он отвечает на нее с безопасного расстояния,
посредством тайных бесед с самим собой, описываемых в его историях. Через три
года псоле того, как Джозеф Чилтн Пирс, что изоляция является пороком Дона
Хуана, Дон Хуан возражает, утверждая, что воин никогда не одинок, потому что
живет в биосфере. Когда Дона Хуана упрекнули в поощрении иррационализма, он
ответил: "Никто не желает и не стремится к избавлению от рациональности
_тоналя_. Но этот страх безоснователен." После того, как Вине Делория спросил
Кастанеду, почему нет никаких описаний лечения, Ла Горда решилась рассказать,
что Дон Хуан курит грибы не только, чтобы _видеть_, но и чтобы лечить, хотя
она немедленно добавляет, что лечение других ослабляет мага, и именно поэтому
Дон Хуан не упоминал о нем в своем учении. Через тринадцать месяцев после
того, как я спросил, где же прятался друг Карлоса Билл, Кастанеда
ретроспективно избавляется от него. Через шестнадцать месяцев после того, как
Мэри Дуглас поинтересовалась, действительно ли Дон Хуан боялся ла Каталины,
Дон Хуан ответил, что конечно же, нет; Каталина просто была его собщником.
Стоило Дуглас отметить сходство Дона Хуана с Иоанном Крестителем, как этот
святой возникает на переднем плане "_Сказок о силе_". После того, как
Карлоса-Ученика раскритиковали за использование Дона Хуана в своих целях и
разглашение его секретов всему миру, Карлос заколебался. "Может быть, я
рассказываю им то, что не следовало бы?" -- задумывается он. Дон Хуан
успокаивает его словами: "Нет никакого значения в том, что рассказывается и
что остается скрытым." В своем письме в октябре 1968 года Уоссон утверждает,
что воображаемые грибы не могут расти в Соноре или Чиуауа; ответ Кастанеды
обнаруживает, что Карлос и Дон Хуан ежегодно отправлялись "по грибы" в
Оахаку, а его следующая книга начинается с того, что Карлос [впервые]
встречается с Доном Хуаном в Оахаке.
Мир фантазии предлагает массу развлечений и множество удовольствий, хотя и не
освобождает от бремени детских разочарований и не подавляет эмоциональных
вспышек, выражающих младенческие горести и печали. Многие из мистических
техник Дона Хуана направлены на удерживание мага от жизненных неприятностей и
на его защиту от ощущений собственной несчастности. "Когда я становлюсь
свидетелем чего-либо, что способно меня огорчить," -- откровенничает Дон Хуан,
-- "я просто смещаю глаза и _вижу_ это, вместо того, чтобы смотреть. Но когда
я сталкиваюсь с чем-то смешным, я смотрю и смеюсь." Для подавления
эмоциональных взрывов необходим строгий контроль над собой. Карлос
останавливает внутреннюю борьбу, следуя суровому пути воина, подчиняя каждый
импульс своей воле и упражняясь в безжалостном самовоспитании. "Чтобы стать
человеком знания," -- говорит Дон Хуан, -- "человек должен быть воином,
а не хныкающим ребенком." Непрерывные "индульгирования" Карлоса являются
склонностью тесно связывать себя со своими чувствами -- той слабостью, которой
сочувствует и над которой издевается Дон Хуан, заявляя: "Ты индульгируешь, как
сукин сын."
Воздержанность Кастанеды выдерживает яростную осаду его чувств путем
непрерывной и сложной интеллектуальной деятельности. Возможно, так называемый
внутренний диалог является препятствием Карлоса на пути к _видению_, но для
Кастанеды это щит от переполнения эмоциями. Пока Карлос упражняется в своем
"единственном магическом умении" -- записывании, -- Кастанеда подкрепляет свой
сбивчивый аскетический образ жизни обитанием в спартанской обстановке (по
крайней мере, до его финансового успеха), никогда не принимает ЛСД, выпивая
не больше стакана вина за вечер, поддерживая хорошую физическую форму и
признавая, что "чтобы стать великим художником" ему недостает
"чувствительности и открытости". "Чувствительность почти не играет роли," --
объявляет Дон Хуан. Безупречная замена чувств волей -- вот что на самом деле
важно. В молодости гнев Дона Хуана почти уничтожил его, но он сумел одолеть
свою ненависть. Карлос, напоминавший Дону Хуану его самого, перенес свой
гневное разочарование с родителей на неудачливого директора средней школы и
жалкую шестилетнюю девочку из Бразилии с испанским именем Хоакин; разорвав
ошейник детства, Карлос отрекся от какого-либо насилия. Ненависть Кастанеды
составилась из бесчисленных мелких оскорблений и глупых шуток над своими
коллегами, друзьями и семьей.
Хотя Карлос страстно жаждет любви, его, судя по всему, не любит никто. Самым
тяжелым чувством никем не любимого человека является беспомощность. "Мы
растрачиваем вечность, как беспомощные младенцы." -- говорит Дон Хуан. Когда
Карлос поймал кролика, Дон Хуан сказал, что этому кролику пришла пора умереть.
Наблюдая за пойманным кроликом, Карлос чувствовал кроликом _себя_. "Этому
кролику повезет," -- заявляет он. Пытаясь открыть клетку, он сворачивает
кролику шею. "Я же сказал тебе, что его время истекло," -- прошептал Дон Хуан.
Точно таким образом взрослый Кастанеда убил маленького Арану, пытаясь
освободить его от цепей прошлого. С этого времени и другие жертвы будут
находить свой конец в этой ловушке; Дон Хуан называет это силой охоты. Карлос
использует ловушки и голые руки для охоты на кроликов; Кастанеда использует
истории и красивые жесты для охоты на людей. Его обаяние чрезвычайно
характерно. Он привлекает своей слабостью, смущением и наивностью. Он умеет
льстить, особенно женщинам; скрутив Калифорнийский университет в бараний рог,
он тем не менее восхваляет выдающиеся способности Майерхофф, проявляющиеся в
борьбе с холодным, пугающим академическим миром: "Я на подобное неспособен,"
-- скорбит он, извращая истину ровно настолько, чтобы показать свою
беспомощность. Лишь незначительное извращение вещей представляет собой одну
из основных его методик: ловец душ становится ловцом духов, недумание
превращается в неделание, и так далее.
Кастанеда отражает содержание ума своего собеседника. Прочитав где-то о том,
что индейцы Яки используют дурман для полетов, Майкл Харнер рассказал об этом
Кастанеде. Довольно скоро летные уроки с помощью дурмана преподает Карлосу Дон
Хуан. Оборот, типичный для Кастанеды, но когда Харнер начал восхвалять такое
совпадение, он не смог найти источника, из которого впервые узнал об этом
факте. Обратив внимание на то, что он перечислил 37 прочих источников и лишь
упомянул об утверждениях этнографов о том, что индейцы Яки не заболевают,
используя дурман, я обвинил Харнера в сговоре с главным обманщиком.
Студент-антрополог Дэвид Кристи упорно требовал от Харнера ссылки на его
источник, и Харнер обещал предоставить ее, когда найдет. Ссылка так и не
появилась и Харнер выглядел еще более подозрительно, чем раньше. Наконец, эту
ссылку нашел -- и прислал мне -- Ханс Питер Дуерр из Германии; это оказался
туманный, непроверенный и опосредованный слух, опубликованный в Мадриде за
шесть лет до полетов Карлоса. Харнер был вызволен из зеркального лабиринта и
с него было снято подозрение в заговоре.
Кастанеда достаточно самоуверен. Он размашисто шагает по узкому лезвию,
отделяющему правдоподобное от абсурдного, -- заставляя читателя, идущего вслед
за ним, крениться в один или другой бок. Почитайте приведенную ниже беседу с
Теодором Рожаком, которая транслировалась по радио в 1968 году.
РОЖАК: Мне бы хотелось внести ясность в один момент, который удивил меня,
когда я читал [в "_Учении Дона Хуана_"] о вашем личном опыте в использовании
трав и грибов и о ваших разговорах с Доном Хуаном. Как вам удалось -- чисто с
технической точки зрения, -- как вам удалось так хорошо запомнить
происходившее в тех состояниях, которые занимали столь продолжительное время?
Как вам удалось записать все это? [К его чести, Рожак только что наткнулся на
одну из самых вопиющих недостоверностей полевых заметок Карлоса, но теперь
обратите внимание, как искусно и ловко отвечает на вопрос наш мистификатор --
в прямом эфире, в студии радиостанции, без возможности подготовить ответ и
воспользоваться услугами монтажа. Я намеренно оставил в тексте все его
запинки, чтобы вы могли представить себе звучание его ответа и отметили
задержки для обдумывания.]
КАСТАНЕДА: Ну, это -э- только представляется сложным -э- поскольку одним из
-э- элементов -э- процесса обучения [первая зацепка появляется, и он уже готов
продолжать] является вспоминание всего, что ты когда-либо испытывал, с целью
как можно более полных воспоминаний о происшедшем... ну, я -э- [Он
раздумывает, стоит ли набираться наглости и сделать еще один шаг; в результате
он решает рискнуть] мне приходилось делать _умственные_ заметки [его ударение]
всех этапов, всего, что я видел, -э- всех событий, который происходили во
время этих состояний, скажем, расширенного сознания, или как еще назвать... и
-э- потом мне было довольно легко перенести все это на бумагу -э- поскольку
все они были -э- -э- тщательно -э- _рассортированы_, что-то вроде этого -э-
-э- -э- у меня в _голове_. [Эта идея приходит ему в голову впервые; выдумка,
родившаяся на лету.] То есть, -э- я отмечал все это, пока -э- этот опыт -э-
протекал сам по себе, но потом во время вопросов и ответов [между Карлосом и
Доном Хуаном], -э- я просто _записывал_ их в блокнот. Во время беседы...
РОЖАК: О, так вы делали пометки прямо во время беседы...
КАСТАНЕДА: Ну, не с самого начала. В начале нашего знакомства я не делал
заметок на ходу [он передумал] и записывал только _украдкой_. [Кастанеда
переходит к пространному описанию того, как этнографы делают пометки на
блокнотах, укрытых в кармане.]
К этому времени Рожак уже был достаточно отвлечен от своего основного вопроса
и от несообразного ответа Кастанеды о том, что под воздействием наркотиков --
которое временами тянулось по три дня -- Карлос составлял нечто, именуемое
умственными заметками и тщательно упорядочивал их в голове, пока у него не
появлялась возможность извлечь их из памяти и перенести в свой блокнот. Рожак
похвалил красноречие Дона Хуана. Кастанеда согласился, сказав, что Дон Хуан
"чрезвычайно _творчески_ подходит к использованию слов". Он добавил, что ему
посчастливилось встретить учителя с такой же, как у него самого, склонностью
к артистическим беседам. Тут Кастанеда уже начинает откровенно издеваться над
Рожаком. "Дон Хуан" -- заявляет он, -- "сделал свою жизнь стратегической
игрой. Он извлекает прок из всего, из чего только возможно."
Магнитозапись беседы с Рожаком очень ярко демонстрирует мягкую гипнотичность
рассуждений Кастанеды. "Тайм" назвала его устную речь "месмерической". Он
переключается от таинственности к откровенности во мгновение ока. Описывая
свои отважные приключения, Кастанеда вызывает восхищение у молодежи. Добрые
рассказы о развлечениях с сыном и младшим братом вызывают приятные впечатления
у пожилых людей. Интересно, что хотя Кастанеда был старше пятерых из восьми
его покровителей в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, он притворялся,
что на три года моложе самого младшего из них; впрочем, какой ученый муж
почувствует угрозу со стороны забавного парня, называющего Виттгенштейна
"Бикерстейном"? Эмоции разыгрываются Кастанедой чрезвычайно умело; Бракамонте
вспоминает, как достоверно Арана умел изображать гнев, когда это было
необходимо. Манипулирование применяется по мере необходимости; сам Кастанеда
писал: "При необходимости я вполне способен на лесть... на уступки, упрямство
и гнев, а если все это не помогает, я начинаю хныкать и жаловаться." Симпатия
женщин вызывается рассказами о страданиях, горестях и беспомощности; ему
удалось убедить Анаис Нин в том, что то, что она забрала рукопись "Учения
Дона Хуана" в Нью-Йорк, "взволновало" Калифорнийский университет настолько,
что ускорило издание книги; этот благородный поступок вызвал столь
неправдоподобный результат.
Но самым основным и далекоидущим расчетом Кастанеды является пробуждение
присущей всем нам тяги к мифам и волшебству. Подобно спиритисту, передающему
понесшему тяжелую утрату родственнику сообщения от усопшего, Кастанеда
передает нам добрые вести из идеального мира, который каждый хоть когда-нибудь
мечтал посетить, пусть даже только в детстве. "Я не могу описать то волнение,
которое охватило меня, когда я читал его рукопись." -- рассказывает антрополог
Эдмунд Карпентер. -- "Каждые пять минут мне приходилось откладывать ее и
прохаживаться по комнате, чтобы успокоиться." Перенося Карпентера в мир
поразительных полевых наблюдений, выстраивая шалаш для Марджори Дилл,
показывая Глории Гарвин рисунки сновидящего и снящегося, сделанные Доном
Хуаном, Кастанеда конструирует антураж своих иллюзий, которые ныне начинают
таять, но в то время были захватывающими.
Иметь дело с обычными людьми и в то же время жить в сказочном мире -- очень
странная и остроумная форма изоляции от общества. Правда, игры с живыми людьми
придают ей зловещий оттенок. Самыми частыми куклами становятся женщины, а
самыми хрупкими -- дети. Перед тем, как его унесли неподвластные Кастанеде
силы, его маленький мальчик был ему "прежде всего" другом. Это чрезвычайно
трогательное проявление тоски, но что это за отец, если он способен
рассматривать сына в первую очередь как друга, а уж потом -- как ребенка?
Превращение своего сына в вображаемого партнера по играм вряд ли означает
серьезное отношение к родительскому долгу. Хотя сам Кастанеда настоял на его
усыновлении, он не сдержал ни одного своего обещания, данного маленькому
мальчику. Человек, неосознанно заставляющий своего сына переживать свое
собственное несчастливое детство, обрекает себя на роль разочаровывающего
отца.
Женщины в мире Кастанеды требовательны, переменчивы и ненадежны; они
"заставляют страдать самыми невероятными способами". Они иногда бывают
полезными и приятными, но это никогда не длится долго; их присутствие нельзя
выносить сколько-нибудь продолжительное время, и уж определенно, с ними
невозможно делить крышу. Они становятся беременными, пухнут от этого, выглядят
смехотворно толстыми и получают имя Ла Горда. Когда ребенок рождается, он
опустошает родителей. Дети отнимают у родителей их острие, высасывают из них
энергию и разрушают иллюзии. Чтобы оставаться свободным и полным, нужно
научиться не беспокоиться о них. Дон Хуан рассказал Ла Горде, что у Карлоса
был маленький мальчик, которого он очень любил, и дочь, которую он никогда не
видел; эти дети и были препятствием на его пути к спасению. Поскольку он
"сделал" ребенка женского пола, в Карлосе появилась дыра, и ему нужно было
восстановить свою целостность. Методика абсолютно прозрачна. Соледад была
счастливицей, потому что ее дочь умерла, и мать получила часть себя назад без
каких-либо усилий; чтобы заполнить оставшуюся дыру, ей нужно было всего-то
убить своего сына Паблито. До тех пор, пока она вновь не станет полной, она
не сможет войти в мир, в который уходят маги вместо того, чтобы умереть.
В 1976 году повествования Кастанеды Ла Горда говорит, что Карлосу будет очень
трудно расстаться со своей "бессмысленной привязанностью" к маленькому
мальчику (который, кстати, всегда остается маленьким, несмотря на то, как
стремительно текут года), а вот подрастающую дочь Карлоса, которую он ни разу
не видел, отстранить очень легко. Однако в календарном 1975 году Кастанеда уже
успел представить многим друзьям Эсперансу, называя ее своей дочерью. Когда
Рамона Дю Вент рассказала мне об этой смуглой испаноязычной девушке, я
подумал, что все началось сначала: какая-то девочка из племени Чикано стала
жертвой его очередной проказы и сейчас разыгрывает роль его дочки. Я спросил:
"Она из племени Чикано?" -- "Нет, она из Перу." Это было уже слишком. Дочь в
Перу непременно была бы обнаружена "Тайм", или по крайней мере, журналом
"Каретас". "В это трудно поверить," -- сказал я. "Можете проверить мои слова.
Поговорите с Райтом Деннисоном. Его друг знает эту девушку и ее мать, живущих
в Лиме."
Да уж, подумал я, Кастанеда просто неисчерпаем. Если Дю Вент решила, что я
поверю в этот абсурд, она просто не знает Пути Белого Автора. В тот же день я
долго беседовал с Деннисоном и его другом, Элинор Витт. Вот история, которую
они рассказали:
В 1951 году, в бытность студентом Белляс Артес, Карлос Арана познакомился
с Долорес, наполовину китаянкой, наполовину перуанкой, которая была на
несколько лет моложе него. Совершенно невинная, она была настоящим кладом
для юного сердцееда, которого Виктор Делфин будет вспоминать через 23
года как "первоклассного соблазнителя". Когда Арана объявил о своих
романтических чувствах, в Долорес всколыхнулись моральные принципы, но
после того, как предложил ей руку и сердце, она успокоилась. Вскоре она
сообщила ему о предстоящем рождении ребенка. Примерно через месяц после
этого Арана покинул страну. Из далекого Лос-Анджелеса он сообщил дражайшей
супруге, что собирается учиться в Соединенных Штатах и не вернется в
Перу, пока не закончит университет. Зарабатывая более чем достаточно, он
не смог изыскать денег, чтобы поддержать Долорес, однако его письма к ней
выражали бессмертную любовь и обещали, что очень скоро она сможет к нему
присоединиться. Писал он до 1955 года. Поскольку латиноамериканская
традиция считает женщину, даже бывшую замужем, неизбежно "попорченной",
если ее бросили, то жизнь Долорес была совершенно безрадостной, а ее
дочь, Эсперанса, выросла в монастыре. В 1973 году "Тайм" объявил, что
один очень популярный североамериканский писатель на самом деле был
Карлосом Араной из Перу. Мать и дочь прочитали эту историю, посмотрели на
фотографии и поняли, что все это правда. Так, через 18 лет, нашелся
пропавший отец Эсперансы. В мае 1975 года, переполненная надеждами,
Эсперанса прилетает в Калифорнию, чтобы воссоединиться с драгоценным
папашей. Встреча была счастливой. Он был очарователен, она -- чрезвычайно
взволнована. Он льстил ей, а она радовалась. Он предложил помощь, она
приняла ее. Он заявил, что ей необходимо учиться в колледже в США; она
ответила, что это было бы просто замечательно. Когда она получила вызов
из одного из западноамериканских колледжей, он настоял, чтобы она
предпочла более близкий университет в Редлэндз; Эсперанса подчинилась. Он
запретил ей рассказывать о нем для средств массовой информации; она дала
такое обещание. В промежутке между ликованием и счастьем она
поинтересовалась, почему он никогда не испытывал желания ее увидеть. Он
воспротивился, уверяя, что _ужасно_ хотел ее увидеть, очень-очень сильно,
что он только об этом и думал, и на самом деле -- может, ей трудно будет
в это поверить -- он даже однажды приехал в Перу, чтобы повидаться с ней
-- она тогда была еще совсем ребенком, -- и совершенно неожиданно увидел
ее и маму гуляющими по рынку, и тогда его захлестнуло страшное чувство
вины за то, что он оставил их, и он не смог заставить себя подойти к ним.
Тогда он начал красться за ними по рынку, скорбно наблюдая за ними на
расстоянии, а потом улетел назад в Лос-Анджелес, потеряв все надежды
когда-либо увидеть их вновь. Со слезами на глазах, Эсперанса рассказала
отцу, как сильно она его любит; но про себя она подумала, что ее отец --
довольно странный человек. Через две недели экстатического счастья в
Калифорнии Эсперанса полетела назад в Перу, где ее ожидало горькое
разочарование. От Кастанеды пришло письмо. План с колледжем рухнул.
Последующие письма Эсперансы остались без ответа. Она прекратила
разговоры о своем отце, наказала Элинор Витт забыть, что когда-то ездила
в Соединенные Штаты, вышла замуж за европейца и переехала в Европу.
Долорес все еще живет в Перу и так никогда больше и не была замужем.
Правдива ли эта печальная история? К несчастью, она представляется вполне
достоверной. Дю Вент, Деннисон и Витт -- надежные и ответственные люди. Их
свидетельства ни в чем не противоречат другим известным фактам. Официальные
архивы Перу удостоверяют и этот брак, и его расторжение. Отца и дочь видели
вместе в Беркли и Лос-Анджелесе.
В своей неподражаемой, опосредованной манере, историю подтверждает и сам
Кастанеда, ретроспективно рассказывающий, что у Карлоса была взрослая дочь,
которую он ни разу не видел, и таким образом волшебно возвращающий дочь,
которую Кастанеда все-таки _видел_, к ее прежнему состоянию загадочности и
недостпуности. Хотя Карлос был шокирован концепцией Ла Горды о том, что маг
должен убивать своих детей, чтобы вернуть себе полноту, Кастанеда достаточно
много распространяется об этой жуткой необходимости. Дочь, несуществующая для
Кастанеды, могла удержать Карлоса от перехода в иной мир, где пребывают
бессмертные маги. Необходимо было сделать выбор между мирами, и Кастанеда
сделал этот выбор. Если он и чувствовал какие-то угрызения совести от того,
как непринужденно расправился со своим ребенком, то вполне мог утешаться
афоризмом Дона Хуана: "Когда человек выходит на путь знания, он уже не несет
ответственности за то, что может случиться с его близкими."
Когда я спросил Барбару Майерхофф, что Кастанеда и Рамон _увидели_ друг в
друге, она ответила: "Себе подобного." Она имела в виду, тех, кто смеется над
нелепостями этого мира с некоего возвышенного положения в ином мире, однако
между этими двумя людьми существует также и решающее различие. Шаманы охотятся
на силу, чтобы направлять свое племя, лечить своих близких и кормить свои
семьи; маги, подобные Дону Хуану и Карлосу, не имеют ни племени, ни близких,
не семьи. На этой земле Кастанеда не принадлежит никакому сообществу. Как
выразился фон Франц, он "он одинокий внесоциальный охотник за загадочностью".
С восьмилетнего возраста он пробивал себе дорогу к благосостоянию и
известности, рассказывая выдуманные истории и отрезая себя от окружающих
человеческих существ. Теперь он достиг своих целей и пришла пора попытаться
восполнить тот ущерб, который он нанес другим, устремившись к успеху, но он
уже не в состоянии изменить своим привычкам. Насколько просто было бы
обеспечить надежную помощь и бескорыстную любовь своему применому сыну,
который был не только ребенком, но и его другом! Но он этого не делает. Как
приятно было бы осчастливить умную, прилежную и обожающую его девушку, всего
лишь исполнив несколько скромных обещаний и оставаясь более или менее
доступным. Оказалось, что это тоже невозможно. Неординарный ум отца занимают
совершенно иные проблемы, такие как возвращение целостности за счет детей,
которые ее похитили; как восхищенное созерцание (в то время как одинокий
ребенок рассматривает насекомых, ползающих по траве) "самого прекрасного и
совершенного творения, какое только можно себе представить" -- маленького
гнезда красных муравьев Дона Хуана.
Творящий свою карьеру мистификатор обладает всеми способностями, необходимыми
для традиционных способов продвижения, но он не желает подчиняться
общественным законам и неспособен общаться с друзьями в каком-либо стиле,
отличном от насмешек. В его репертуаре напрочь отсутствуют социальные
обязательства и взаимное доверие между людьми. Любовь и самопожертвование ему
непонятны. Их отсутствие означает, что он всегда остается посторонним,
бессовестно манипулирует людьми и событиями, искажает и скрывает любую
информацию. Наградой ему служат гордость своим тонким умом и ощущение личной
власти. Побочными эффектами становятся изоляция, холод и необходимость быть
всегда начеку. Предлагая тем, кто считал его самым близким в жизни человеком,
слишком мало правды и слишком много лжи, охотник за личной силой с
поразительным мастерством и безупречным намерением выстраивает вокруг себя
ловушку -- настолько прочную, что ему не вырваться из нее уже никогда. Изредка
в нее попадают кролики и некоторое время корчатся в ее сетях, но бенефактор,
способный открыть ее снаружи, никак не появляется. Впрочем, это не совсем
верно. 24 февраля 1977 года я направил Кастанеде письмо с предложением
сотрудничества в написании книги о нем. При всех обстоятельствах, это был
совершенно наивный поступок, поскольку Кастанеда никогда не сотрудничает с
учеными, желающими писать о нем, а я являюсь последним из тех, кто может
претендовать на подобное сотрудничество. В 1974 году, будучи в то время
горячим поклонником Кастанеды, Дэниел Ноэл написал работу, анализирующую его
вклад в литературу, которая совершенно не касалась вопроса, являются его книги
документальными или художественными. "Уорнер Пэйпебэк Лайбрири" приняла
рукопись Ноэла для публикации, но когда из "Уорнера" обратились к издательству
"Саймон энд Шустер" за разрешением на цитирование отрывков из книг о Доне
Хуане, оттуда ответили, что Кастанеда вообще запретил какое-либо цитирование.
Исследовательское эссе Ноэла, которое ни подменяло труды Кастанеды, ни
пыталось отхватить часть его популярности на рынке, было вполне допустимо по
меркам закона об авторских правах. Любой сомневающийся может убедиться в этом,
рассмотрев последствия того, что любой автор способен остановить публикацию
обычной научной и литературной критики, просто запретив цитировать свои работы
-- подобный иммунитет к критике никогда не мог бы стать предметом закона
Конгресса. Большинство издательств, однако, придерживаются сверхзаконной
джентльменской порядочности, всегда официально испрашивая подобного
разрешения. Разумеется, в большинстве случаев такое согласие следует без
каких-либо сложностей, однако личность вроде Кастанеды способна манипулировать
им, чтобы воспрепятствовать обычному критическому процессу. Ноэл написал
Кастанеде с уверенностью в скором разрешении неожиданного конфликта. Кастанеда
позвонил ему и сообщил, что в возникновении проблемы виноват не он, а "Саймон
энд Шустер". "Саймон энд Шустер" заявило: "Решение доктора Кастанеды не было
отменено." В четырех последующих сводящих с ума телефонных разговорах
Кастанеда рассказал, что попытается ходатайствовать о разрешении в "Саймон энд
Шустер", однако объяснил, что контракт с этим издательством предоставляет ему
слишком слабое право голоса -- это утверждение Ноэл нашел совершенно
неудобоваримым. В конце концов, Ноэл просто забросил свой проект, так и не
дознавшись, кто же именно отказал его прошению.
М. Д. Фабер тоже написал книгу о Кастанеде. Когда исполнительный издатель
Фабера обратился в "Саймон энд Шустер", он получил тот же самый отказ.
Поскольку Фабер и Кастанеда были приятелями по Калифорнийскому университету в
Лос-Анджелесе, Фабер черкнул старому другу письмо, в котором описал содержание
своей книги -- это было психологическое исследование отношений учителя и
ученика -- и попросил его снять свой запрет. В то время Фабер считал, что маг
был реальной фигурой и совершенно не понимал, с какой неохотой лже-ученик
пойдет на любой критический психоанализ. Кастанеда не ответил на письмо. Фабер
отправил еще несколько, на сей раз заказных, писем. Фабер писал телеграммы.
В результате Фаберу пришлось разделить свою книгу на три статьи (описание
которых приведено в статье 38 этой книги), которые были последовательно
опубликованы в 1977 году в журнале, редакторы которого оказались более
простыми в отношении джентльменских правил честной игры книгоиздателей. Лишь
присущая Фаберу деликатность не позволила ему распространить свое исследование
на отказ Кастанеды как признака запутанности и антиобщественности его
характера.
Обладая предупреждениями опыта Ноэла, я начал свое наступление на Кастанеду,
заранее представляя, что на первые попытки вряд ли последует какая-либо
реакция, не то что согласие, но кто-то должен был добиться такого разрешения,
и мое положение было ненамного худшим, чем у другим. Основная часть моего
письма звучала следующим образом:
Будучи в своем роде преданным поклонником Дона Хуана, я тем не менее
нахожу Вашу личность более интересной. Несомненно, Вы являетесь одним из
самых интригующих людей, который когда-либо возникали на литературной
сцене -- и особенно, в академической среде. Я бы поставил Вас даже
впереди Б.Трэйвена, который тоже представляет собой захватывающий предмет
для исследования. Я убежден, что можно написать поразительную книгу,
описывающую Вас с самых обычных точек зрения. Я подозреваю, что сами Вы
вряд ли когда-то ее напишите, поскольку Вы слишком погружены в необычную
реальность. Однако, Ваш вклад в подобную книгу стал бы неоценимым,
учитывая, что полная ответственность за разделение этих реальностей
лежала бы на ее авторе. Заголовок "Разговоры с Кастанедой" мог быть стать
прекрасным названием для такой книги. Вы уже видели, на что я способен в
отсутствие какой-либо помощи с Вашей стороны. Мне кажется, мы смогли бы
продолжить работать вместе -- при условии, что я не позволю Вам
ускользнуть в щель между мирами.
Десять месяцев спустя вышло "Второе Кольцо Силы". Уже знакомый с привычками
Кастанеды, я старательно искал в ней ответ на свое письмо. Возможно, я его
нашел:
"Маги никогда не помогают друг другу, как ты помог Паблито... [Дон Хуан]
говорил, что у воина ни к кому нет сочувствия. Для него обладать
состраданием означало, что ты втайне желаешь, чтобы люди становились
подобными тебе, становились на твое место; рука помощи протягивается
только с этой целью... Самым тяжелым для воина является позволить
остальным быть, какие они есть... Безупречность воина заключается в том,
чтобы позволить им это и поддерживать их такими, каковы они есть. Конечно
же, это означает, что ты позволяешь им тоже быть безупречными воинами."
Мне следовало сразу это сообразить. "Воин не ищет утешений" и не желает
спасения от трубностей пути знания, даже если этот путь проложен по кругу
вдоль стен ловушки. Маг есть мир в себе. Никто, даже другой маг, не способен
ему помочь.
Пять лет Кастанеда и я вместе путешествовали по пути его аллегорий, хотя мы с
ним никогда лично не встречались. Пора прощаться настала прежде, чем мы успели
поздороваться. Я вступил на этот путь позже и схожу с него раньше. Карлосу
предстоит еще долгое путешествие на пути к подлинному нагвализму; для
окончательного оформления своего культа числом 13, Кастанеда напишет, по моей
оценке, еще восемь книг; Арана исчезнет и никогда не возникнет вновь -- этого
мальчика окончательно скроет мужчина, которым он стал. Из троих заброшенных
детей, лишь маленький Арана обречен на полное забвение. Все эти грустные
истории наиболее печальны именно по отношению к Кастанеде. Разумеется, он сам
их себе рассказывает, ведь это единственное, что он умеет. Временами он сам
рассуждает о бестелесности своих воображаемых попутчиков: "Мне показалось, что
центром отдаления становлюсь я сам; я чувствовал себя так, словно Дона Хуана
никогда не существовало; и когда я смотрел на него, он становился таким, каким
на самом деле был -- неясной тенью, промелькнувшей над холмами." Временами он
жалуется на свое одиночество: "Дон Хуан не был в полном смысле сострадательным
ко мне. Он уделял мне внимание, вот и все. Он просто не мог выразить
какие-либо чувства, ибо мог лишь избражать обычные человеческие эмоции." Тем
не менее, он никогда не вырвется из своего крошечного особенного мира в
большой мир с живыми людьми. Как сказал Дон Хуан, "_Видящий_ уже не испытывает
интереса к своим собратьям."
Учитель и бенефактор Дона Хуана были людьми огромной личной силы, никогда не
выходившими за пределы своих ограниченных взглядов на жизнь и так никогда и не
добившимися полной целостности личности. Им было известно, что нужно делать,
но они не смогли это совершить. Они понимали, что их лодка уже ушла. Они
знали, что лишь смерть внесет в их жизнь существенное изменение.
"-- Я все еще выгляжу как яйцо? -- спросил Карлос.
-- Нет. -- сказала Ла Горда. -- Ты выглядишь как надгробие."
Воин всегда считает себя мертвым, поэтому ему нечего терять. Маги обеспечивают
впечатление цели, но никогда не указывают на средства ее достижения. Судьба,
постигшая учителя и бенефактора Дона Хуана, свалилась тяжким грузом на плечи
самого создателя Дона Хуана. Очевидно, что ни он, ни кто-то другой не сможет
ее изменить. Жизнь уже окончательно превратилась в аллегорию, и "нет никакого
иного образа жизни."