«Истинный мудрец» (Ошо)

БХАГАВАН ШРИ РАДЖНЕШ
Избранные беседы
ТОМ 1
ИСТИННЫЙ МУДРЕЦ
Перевод с английского
АГЕНТСТВО САГУНА
г. НОВОЧЕРКАССК 1994 г.
Высочайшая вершина музыки — это пауза.
Завершение живописи — ослепляющий
солнечный свет.
Все уходит в тишину, в молчание, к истокам.
Итак, я говорю, чтобы помочь
всем стать ближе к молчанию.
Слова подобны берегам реки;
берега — это не река, -
не привязывайтесь к берегам.
Они не утолят вашей жажды.
Молчание между словами — это река.
Прильните к этим струям и пейте...
Прекрасный вечер...
Но сколько людей способны
сполна им насладиться.?
Так мало!
Но мы всем даем этот вечерний свет,
Эту прохладную тишину — всей земле,
Как бриз, как легкий ветер.
Это молчание будет чревом,
Из которого родится новый человек.
Мы прокладываем путь.
БЕСЕДА ПЕРВАЯ
Молодой раввин жаловался рабби из Ризхина: "В часы, ког­да я посвящаю себя занятиям, я чувствую жизнь и свет, но как только я оставляю их, все уходит. Что мне делать?" Рабби из Ризхина ответил: "Ты подобен человеку, пробира­ющемуся через лес темной ночью; какое-то время другой человек с лампой сопровождает его, но на перекрестке они расстаются, и первому приходится нащупывать свой путь одному. Вот если бы у него был свой свет, он не боялся бы никакой темноты".
ИДТИ СО СВОИМ СВЕТОМ
Есть религии: индуизм, христианство, буддизм, иудаизм и многие другие. Но это религии, а не религия. Это отражения Луны в са­мых разных сознаниях. Это не настоящая Луна. Луна одна, но она может отражаться в миллионах озер. Отражения отличаются, но отражаемое одно. Сознание — это зеркало. Когда религия отра­жается сознанием, рождается индуизм, магометанство, иудаизм. Когда религия не отражение, когда оказываются лицом к лицу с реальностью, без посредства всякого сознания, когда сознание не стоит между вами и истиной, — тогда рождается религия.
Хасидизм — религия. Суфизм — религия. Дзен — религия. Они отлича­ются только именами, в остальном это одно. Отличается их язык, но не содержание. Все они видят Луну, но называют ее по-разно­му. Это совершенно естественно. Но они не смотрят на отраже­ние. Они не верят в догматы, вероучения, священные писания. Они знают истину, а когда вы знаете истину, нет нужды в свя­щенном писании. Вы носите священное писание в голове, когда истина известна. Теории, составленные из частей, мертвы. Исти­на всегда живая, вечно живая. Она не может быть ограничена словами: весть бессловесна. И нельзя прийти к ней с чьей-то по мощью: когда есть посредник, она становится отражением. Когда же отражение создает ваше собственное сознание, какое вам дело до других умов, с чьей помощью вы пришли к этому?
Надо войти в непосредственный контакт, прямой, сердце к сердцу. Ни­чего не должно стоять между вашим сердцем и сердцем реально­сти. Они должны биться в глубоком резонансе. Они должны встретиться, соединиться и погрузиться: не должно быть занаве­си слов, знаний, представлений. Только тогда вы узнаете, что та­кое религия.
Хасидизм — религия, иудаизм — отражение. Или то же можно сказать по-другому: иудаизм — окраина, хасидизм — сердцевина, самая се­редина, живая душа, самый центр. Буддизм — окраина, дзен — сер­дцевина. Ислам — окраина, суфизм — сердцевина. Окраин миллио­ны, а сердцевина одна.Из одного центра можно провести бесчис­ленное множество концентрических окружностей.
Мы будем говорить о хасидизме. Прежде, чем войти в него, проник­нуться духом его, необходимо сделать несколько вводных замеча­ний.
Всегда возникает проблема: как говорить о религии? Здесь появляют­ся большие трудности, потому что, как бы ни сказать о ней, ска­жешь меньше правды. Как бы ни сказать о ней, это всегда будет только отражением. Можно указать, но нельзя объяснить. Можно показать, но нельзя сказать.
Итак, откуда начать указывать, показывать? Я хотел бы начать с пре­красной пьесы СамуэляБеккета "В ожидании Годо". Она абсурд­на, так же абсурдна, как сама жизнь. Но абсурдность жизни, если глубоко ее понять, может стать указанием на что-то, находящееся вне и исполненное смысла. Находящееся вне вас исполнено смысла. И только это вне исполнено смысла. То, что вне разума, исполнено смысла."В ожидании Годо" может стать хорошим на­чалом для хасидизма, дзен, суфизма; это очень непрямое указа­ние. Потому что сказать что-то о таких интимных, глубоких яв­лениях, значит попрать их. Так что будьте осторожны, продви­гайтесь потихоньку. Это святая земля.
Занавес открывается: двое бродяг сидят и ждут Годо. Кто этот Годо? Они не знают. Никто не знает. Даже Самуэль Беккет, когда его спросили: "Кто такой Годо?", ответил: "Если бы я знал, я бы ска­зал об этом в самой пьесе". Никто не знает. Это жест дзен.
Слово "Годо" (Godot) звучит так же, как "Бог" (God). Это знамена­тельно. Кто знает Бога? Кто Его знал? Кто может утверждать, что он знает? Всякое знание об этом — глупость, и тот, кто утвержда­ет, что знает Бога, глуп. "Годо" звучит как "Бог", неведомый. Мо­жет быть, это все, может быть — ничего. Они ждут Годо.
Если они не знают, кто этот Годо, то чего же они ждут? Почему они ждут? Потому что, если не ждать чего-то, попадешь во внутрен­нюю пустоту. Если вы не ждете чего-то, что должно случиться, то вы оказываетесь лицом к лицу с внутренней пустотой, внутрен­ним ничто. А это ужасно, это подобно смерти. Чтобы убежать, ус­кользнуть от этого, человек мечтает, мечты проецируются в буду­щее. Вот так создается будущее время.
Будущее — это не часть времени, это часть сознания. Время — это всег­да настоящее. Оно не бывает ни прошедшим, ни будущим. Оно всегда сейчас. Ум создает будущее, потому что так можно избе­жать сейчас. Человек смотрит в облака, ждет чего-то и делает вид, что что-то должно произойти, но ничего не происходит.
Человек продолжает ждать, ждать, и ждать: ждать Годо. Кто этот Годо? Никто не знает. Но все же человек продолжает проецировать, что­бы избежать внутренней пустоты.
У хасидов есть высказывание, что человек — прах, и в прах возвратит­ся. Прах — в прах. А между сим и тем неплохо бы выпить. Дейст­вительно, замечательно! — состоит из праха, вскоре снова станет прахом. А между сим и тем неплохо бы выпить. Это "выпить" -желание, проекция, амбиция, будущее, воображение. Иначе вы вдруг поймете, что вы просто прах и ничего больше. Надеясь на будущее, ожидая будущего, прах создает мечту вокруг себя, и главное ее достоинство — мечта ослепляет. Благодаря мечте, вы чувствуете, что вы кто-то. Мечтание ничего не стоит, мечтать мо­гут все. Нищий может мечтать, что он император; нет закона, за­прещающего мечтать. Чтобы избежать быть, проецируется меч­та становления. Двое бродяг из пьесы Беккета олицетворяют все человечество. Человек — бродяга. Откуда вы? Не можете сказать. Куда вы? Не можете ответить. Где вы сейчас, в этот момент? Можно только пожать плечами. Человек — бродяга, путник, без дома в прошлом, без дома в будущем, странник в постоянном странствии, странствии без конца. Беккет прав: эти двое бродяг -все человечество.
Но чтобы создать мечту, одного недостаточно, нужны двое. Одного ма­ло — нужна помощь другого.
Вот почему тот, кто хочет выйти из мечтания, пытается остаться один, приходит к мечтанию. Он медитирует, отправляется в Гималаи. Он пытается быть один. Мечтать одному трудно. Постепенно, снова и снова, вас отбрасывает к вашей реальности. Нет оправда­ния, нет поддержки: нужен другой.
Вот почему, когда влюбляются, мечта внезапно воплощается. Другой здесь; теперь мечтать можно вместе, можно помогать друг другу избегать себя. Потому-то так велика потребность в любви: это потребность в мечте.
Одному мечтать трудно. Мечта снова и снова разрушается, и вас от­брасывает к обнаженной реальности, к пустоте. Нужен любящий — кто-то, за кого можно цепляться, на кого можно смотреть, с кем можно делиться. Любящий — тот, кто заполнит пропасть, кто уве­дет вас от себя, чтобы не оказаться лицом к лицу с обнаженной реальностью. Двое бродяг сидят. Занавес поднимается. Они ждут Годо. Они не спрашивают друг друга: "Кто этот Годо, в конце кон­цов?" Потому что спрашивать опасно. Оба в глубине души знают, что ждать им некого. Рискованно, опасно спрашивать кто такой Годо. Опасно даже затрагивать этот вопрос — мечта может разру­шиться. Они боятся, потому и не спрашивают. Они постоянно избегают вопроса: "Кто такой этот Годо?" Это основной вопрос, который следует задать в первое же мгновение, достигнув пони­мания. Вы ждете Годо. Спросите же: кто этот Годо!
Но в этом они очень осторожны, зато они говорят о многом другом. Они говорят: "Когда он придет? Ты уверен, что на этот раз он сдержит обещание? Вчера он обманул. Позавчера он не пришел. И сегодня тоже: обещанное время уходит, а не похоже, чтобы он появился". Они снова и снова глядят на дорогу: дорога пуста.
Они никогда не задают основного вопроса. Никогда не спрашивают: "Кто же этот Годо?" Никогда не спрашивают: "Когда он обещал тебе быть? Где ты его видел? Откуда ты знаешь, что он есть?" Нет, они этого не касаются.
Так и живут люди в мире: они никогда не задают основного вопроса. Это опасно, это предельно опасно. Надо прятаться. Надо делать вид, что знаешь основной вопрос. Все задают вопросы только второстепенные. Заметьте, когда вы приходите ко мне, редко слу­чается, чтобы кто-нибудь задал главный вопрос. А если я пыта­юсь подвести вас к главному, вы пугаетесь. Вы задаете тщетные вопросы; на них можно ответить, но этим вы ничего не достигне­те: это не главное. Это подобно тому, как если бы ваш дом горел, а вы спрашивали: "Кто посадил эти деревья?" Вопрос кажется ес­тественным, на него можно ответить, но что вам из того? Спра­шивайте о главном.
Дом горит — надо что-то делать. Но об этом никогда не спрашивают.
Двое бродяг снова и снова говорят: "Этот день окончен, а он не при­шел". И помогают друг другу: "Должен прийти, он, должно быть, опаздывает. Есть тысячи препятствий, но на него можно поло­житься, ему можно верить". А этот "он" — просто пустота. Вот ми­новал еще день, и он не пришел; они почувствовали, что с них хватит, и сказали: "Хватит, довольно. Все — значит все!" Они соби­раются уходить, больше ждать не могут, — но никуда они не ухо­дят. На другой день они опять тут, сидят на том же месте и снова ждут Годо. Но вчера они решили, решили со всей серьезностью, что уйдут, что кончено. Так можно прождать всю жизнь. "Если он придет — хорошо, не придет — тоже хорошо". Почему же они не ушли? Снова и снова они говорят, что уходят. Но вот вопрос: куда идти? Уйти можно, но куда? Куда бы вы ни пошли, вы снова бу­дете ждать Годо. Перемена места не поможет.
Вот почему человечество в такой суматохе: люди стали путешествен­никами. Они отправляются из одной страны в другую. Они всег­да в пути. Они всегда куда-то собираются. Никогда ничего не до­стигают, но всегда куда-то отправляются: они просто убегают от­туда, где они есть. Если они в Америке — едут в Индию. Если в Индии — в Японию. Если в Японии — уезжают в Непал и т. и. Они никуда не идут! Они просто стараются уйти оттуда, где они есть. Но все остается тем же. Ничего не меняется. Потому что переме­на места тут не поможет. Кстати, эти бродяги честнее, искреннее. Рассердившись, они решаются. Плюются, клянутся и говорят: "Хватит, довольно! Завтра утром нас здесь не будет. Хватит ждать Годо. Мы уходим".Назавтра снова поднимается солнце, а они на том же самом месте, сидят и ждут. Они совсем забыли, что про­шлой ночью решили уйти. Куда идти? Идти некуда — это вторая правда о человечестве.
Первая: ничего никогда не случается. Кажется, что что-то происходит, но вы остаетесь тем же. Загляните в себя — что там изменилось? Вы были ребенком и много мечтали, затем подросли и, все равно, все время мечтали. Теперь вы стали старым, а все еще мечтаете. Раньше вы мечтали о богатствах этого мира; теперь вы, может быть, мечтаете о богатствах иного мира. Но разве в вас что-то из­менилось? И не пугайтесь: пугаясь, вы начинаете задавать второ­степенные вопросы.
Религия задает главный вопрос, самый основной, и задать его мужест­венно очень важно, так как в самом вопрошении вы подходите ближе к центру.
Вторая правда: вы идете, идете и идете, от одного места к другому, от одного настроения к другому, от одного уровня к другому. Вы ни­куда не приходите.
Достигли вы какого-то места? Можете ли сказать, что прибыли куда-.то? Это всегда отбытие — прибытия никогда не происходит. Поез­да всегда отъезжают, самолеты всегда стартуют, люди всегда на­готове в зале ожидания. Всегда отбытие — никакого прибытия. Вы никогда никуда не прибываете. Абсурд. Но вы никогда не задаете эти два главных вопроса.
И тогда сам собой возникает третий: кто вы? Потому что нет смысла спрашивать, кто такой Годо. Это ваше создание: ваши Боги — ва­ши создания. Забудьте, что сказано в Библии, будто бы Бог создал человека по образу и подобию своему. Все как раз наоборот: человек создал Бога по своему образу и подобию. Это Годо. Это ваше создание. Это ваша мечта.
Чтобы как-то почувствовать свою значительность, важность, вы созда­ли Бога на небесах. Бог не создал мира. Бог не создал человека. Человек создал все эти представления.
Настоящая религия, подлинная религия не спрашивает, кто такой Бог. Она спрашивает: "Кто я?" Я должен прикоснуться к моему основ­ному источнику. Там, и только там — откровение, Иисус, Будда, Бал Шем Тов <Бал Шем Тов — рабби, основатель хасидизма — прим. пер.>- они задают основные вопросы.
Второе, что надо понять об основных вопросах: у основных вопросов нет ответов. Вопрос и есть ответ! Если вы спрашиваете, то вопрос содержит ответ. Это не значит, что если вы будете твердить: "Кто я? Кто я? Кто я?..", то однажды узнаете, что вы это "а", "б", "в"... Нет, вы никогда не узнаете этих "а", "б", "в"... Постепенно, чем больше вы спрашиваете, тем глубже проникаете в вопрос, и од­нажды, внезапно, вопрос исчезнет. Вы стоите лицом к лицу со своим существом, вы открыты своему существу. Вопрос исчез -но и нет никакого ответа.
Пусть это станет критерием: если на вопрос можно ответить, — он не основной. Если по мере спрашивания вопрос исчезает — он основ­ной. В самом исчезновении вы достигли; и впервые что-то про­изошло. Впервые вы уже не прежний. Годо не пришел, но ожида­ние исчезает. Вы не ждете. Вы прибыли. И раз вы прибыли, каче­ство вашего существования совсем другое. Тогда можно праздно­вать.
Как можно праздновать, когда вы еще не прибыли? Вы печальны, не­счастны. Как можно плясать, когда цель еще так далека? Так да­лека, что, кажется, для вас нет никакой возможности ее достиг­нуть. Как можно быть счастливым? Как можно наслаждаться? Как может радость прийти к вам? Вы все еще на пути. Семя — еще семя, а до цветка еще далеко. Нет, невозможно. Когда семя стано­вится цветком, тогда — радость, тогда — восторг. Как только вы поймете, кто вы, как только вы глубоко проникнете в свою пусто­ту и не испугаетесь; как только вы примете внутреннюю смерть и не будете пытаться ее избежать, проецируя и мечтая; как только вы примете, что вы прах и в прах обратитесь, — а между этими со­бытиями нет ничего, кроме глубокой пустоты, — вы достигнете того, что Будда называл нирвана. И это то, что хасиды называют Бог! Это не ваш Годо.
Евреи всегда настаивали на том, что имя Божие нельзя произносить, потому что, произнося, вы искажаете его. Оно непроизносимо; оно невыразимо. Можно заключить его в свое сердце, но нельзя поведать его. Можно стать им, но нельзя его выразить.
И евреи совершенно правы в этом. Бог — не существо; это явление столь огромное, столь бесконечное, что никакое слово не может его вместить. Его может вместить только бесконечное сердце. Его может вместить только бесконечная внутренняя пустота.
Когда вы входите в себя, вы чувствуете, что входите в пространство, где вы потеряетесь — как капля воды, упавшая в океан. Вы потеря­етесь — отсюда страх. Вот почему вы боитесь смерти и начинаете мечтать: проецировать будущее.
Вхождение в свое существо всегда подобно смерти. Это распятие. Это крест. Но если вы достаточно мужественны... А трус никогда не может стать религиозным. Только очень редкие мужественные души, которые могут принять риск потеряться, достигают. За это надо платить: чтобы достигнуть, надо потерять себя, и ничего меньшего не хватит.
Как только вы готовы войти в пустоту, внезапно страх исчезает. Та же. энергия становится праздником. Можно плясать, потому что то, что казалось пустотой, было только представлением ума. Оно оказалось не пусто. Оно оказалось столь полно,-что ум не смог вместить всю его полноту!
Ум бесполезен. Ум отброшен. Ум пуст. Он постигает язык пустоты. Если что-то очень полно, ум не может понять этого. Это подобно всей жизни, прожитой в потемках. И вдруг вас вывели на солнеч­ный свет, — ваши глаза ослепли. Света так много! Вы не можете открыть глаза. Вы видите темноту. Стоя перед солнцем, вы сто­ите в темноте.
До сих пор вы жили рассудком. Ум — значит будущее. Ум — значит то, чего нет. Ум — значит сон, кажущееся, иллюзия, майя. Майя оз­начает кажущийся мир. Вы создали свой мир и живете в нем. Вы создали свою галлюцинацию и живете в ней. Ваш ад и ваш рай -все это от ума. Когда вы вошли внутрь своего существа, ум не мо­жет понять. Ему совершенно незнаком новый язык, новая терри­тория. Она ему совершенно неизвестна. Ум не может справиться с ней. Он пустеет — это столь огромно. Свет столь ярок и ослепи­телен — ум становится пустым и чистым. Вы боитесь и убегаете. Тогда вы создаете ложного Бога — Годо.
Годо — ложный бог. Это, может быть, богатство. Это, может быть, поло­жение и власть. Политика. Ваше "Я". Бог на небесах. Но все это -Годо. Вы создали это. Вы не знаете, что это. Не зная, что это, вы создаете свой сон вокруг себя, вокруг него.
Настоящая религия — это вопрошание о том, что есть. Ненастоящая религия — придуманная. Настоящая религия — открытие. Нена­стоящая религия — изобретение. Ум изобретает. Ум — это барьер. А раз уж он изобретает, он создает великие философии: христи­анство, индуизм, иудаизм.
Все великие мистики — хасиды, мастера дзен, суфии — бунтари. Так им приходится. Религиозный человек — бунтарь: у него нет другого выхода. Религия и бунт — две стороны одной медали. Есть религии Годо: церкви, мечети, храмы, организованные вокруг вероучения, организованные из-за страха человека, организованные чтобы ум мог уйти от внутренней пустоты. Учения, догмы — все это для того, чтобы заполнить вас. Все это барьеры. Иисус, Будда и Бал Шем Тов — бунтари по необходимости. Я не называю их революционерами, я называю их бунтарями, и надо хорошо понять разницу.
Революционер — это тот, кто хочет изменить общество, кто хочет изменить правительство, кто хочет изменить структуру: экономическую, политическую, религиозную. Революционер не духовен. Его не волнует изменение себя самого. Он думает: "Если изменятся другие, тогда все будет прекрасно". Революционер живет i иллюзии. Все революции не удались, полностью провалились. Но конечном счете, революция не может иметь успеха. Само направление ложно: это усилие изменить других.
Бунтарю не важна структура общества, государства, правительства. Для него важно его собственное существо. Он индивидуален. Революционеры образуют партии. Бунтарь один; он сам себе революция. Куда бы он ни пошел, революция струится вокруг него Само его существование — преобразующая сила.
Иисус, Будда, Заратустра — все это бунтари. Они изменили свое существо, они прибыли. Даже если посмотреть на них снаружи, видн: ясность, спокойствие, тонкая радость — то, как они дышат, то, как они двигаются. Можно наблюдать, можно чувствовать, можно слышать звук, окружающий их — тонкая зыбь внутреннего спокойствия. Если вы откроете себя, она достигнет вас. Случился бунт — состояние существования совсем другое. Старое умерло новое родилось. В этом смысл распятия и воскресения Христа Это метафора. Не старайтесь искать здесь историю. Принимая метафору за историю, вы поступаете очень глупо. Это прекрасная поэтическая метафора. Христос распят и на третий день воскрес. Новая жизнь — теперь бессмертная, теперь вечная.
Двигаясь внутрь, вы встречаетесь с внутренней пустотой, вы умираете Должен быть разрыв. Эти три дня символичны. Должен быть разрыв. Вы пролежите мертвым три дня, как Иисус в склепе. Нужен интервал, чтобы старое полностью исчезло. Учтите: полностью совершенно; не должно остаться ни кусочка, потому что он может испортить новое. Вот почему нужен разрыв: чтобы старое полно­стью ушло и вошло новое. В них нет никакой непрерывности. Тут нет непрерывности вовсе.
Это разрыв. Иисус, сын Марии и Иосифа, умер; а через три дня воск­рес Христос, Сын Божий.
Обычные религии — псевдоявления. Будьте осторожны! Можно зани­маться ими и, занимаясь, чувствовать приятность. Занимаясь, вы можете забыть себя. Можно войти в сущность тонких теорий, и в этом может быть определенное интеллектуальное удовольст­вие, интеллектуальный восторг. Можно углубиться в ритуалы, и это будет своего рода наркотиком.
Если непрерывно твердить мантру, вы почувствуете наркотическое опьянение. Звуком создается некий внутренний алкоголь. Можно прибегнуть к снадобьям; вы измените свою химию и на несколь­ко мгновений достигните высоты, но высоты ложной, высоты не­настоящей, потому что вы не доросли до нее. Вас подтолкнула хи­мия.
Это надо хорошо понять: химию тела можно изменить многими спо­собами. Изменить можно снадобьями: ЛСД, марихуаной и проч. Ее можно изменить старым методом: избытком кислорода в кро­ви. Можно надышаться кислородом, и это изменит вашу химию. Если вы спешите, это меняет вашу химию. Даже стояние на голо­ве меняет вашу химию, потому что увеличивается приток крови к мозгу.
Через ритуалы, изучение религии, веру, самогипноз вы достигнете не­скольких проблесков, но они будут ложны. Это все равно, что во сне увидеть восходящее солнце. Во сне оно не настоящее — галлю­цинация. Вы проснетесь — вокруг темная ночь.
«
Ложная религия, церковь, организация снабжают вас наркотиками, снадобьями. Может быть, они против современных снадобий, но они не против снадобий вообще. Они всегда за старое: старое для них лучше.
Я против всех снадобий старых и новых. Я даже против йоги — так как это тоже способ изменить химию. Что же тогда делать? Я прочту вам историк) — "Идти со своим светом..."
Молодой раввин жаловался рабби из Ризхина: "В часы, ког­да я посвящаю себя занятиям, я чувствую жизнь и свет, но как только я оставляю их, все уходит. Что мне делать?"
Так бывает. Если вы слушаете меня, это может случиться и с вами. Слушая меня, иногда вы могли бы почувствовать жизнь и свет, потому, что даже слушание меняет химию тела. Слушая мой го­лос, ритм с постоянным, пробужденным вниманием, вы изменя­ете химию тела. Вы слушаете меня — ваши мысли останавливают­ся. Вы глядите на меня — происходит тонкий гипноз. Вы чувству­ете жизнь, свет. Но не полагайтесь на него. И не принимайте его за достижение.
Я спрашивал: "Какая медитация вам больше подходит?" Многие отве­чали: "Утренние беседы. Когда мы слушаем Вас, медитация ста­новится глубже". Но это — вид гипноза. Осторожно! Должно быть, это случилось и с молодым раввином.
"В часы, когда я посвящаю себя занятиям, я чувствую жизнь и свет, но как только я оставляю их, все уходит ".
Когда вы оставляете этот зал и идете по своим делам, как долго длится та глубокая медитация, которую вы чувствовали рядом со мной? Она проходит. Не дойдете вы еще до ворот, а ее уже нет — и хоро­шо, что нет. Иначе вы бы остались в иллюзии навеки. Хорошо, что ее нельзя унести с собой. Хорошо, что на нее нельзя поло­житься. А то вы такие, что сделали бы из нее сокровище и забыли бы, что она не ваша.
Пока религия не ваша, она еще не пришла. И это есть то важное, что надо запомнить, так как ум изо всех сил старается об этом забыть — так это дешево и легко.
Слушая меня, читая Гиту, Талмуд, Библию вы восхищаетесь в своем уме. В вас действует постоянная сила. Ею может быть Иисус, Будда или я: что-то снаружи тянет вас вверх. Когда этого нет, вы падаете обратно в свою реальность. И, как правило, падаете еще глубже, чем раньше.
Представьте, что вы идете по дороге темной ночью. Мимо проносятся машины. На мгновение сильный свет, — фары машины ослепили вас. Затем машина проносится дальше. Темнота еще гуще, чем раньше. Слушая меня, читая Гиту, Коран, Талмуд, вы видите не­сущиеся машины с сильными фарами. На мгновение вы ослеп­лены, выхвачены из окружающей вас бесконечной ночи. Но, ког­да машина уходит, когда Будда уходит, когда Христос уходит, вы вдруг оказываетесь в еще большей темноте, чем раньше.
Я думаю, что вы знаете, какое множество мистиков родилось в Индии. Вот почему Индия в такой тьме. Столькие ослепляли ум: Будда, Махавира, Кришна — их тысячи, длинная процессия, один за дру­гим. Они восхищали, люди попадали под их гипноз. А когда они уходили, люди попадали в еще более темную ночь, чем прежде.
Взгляните на ум индийца: в мире не найти большего гнилья. Он про­гнил до корней. А причина в следующем: так много света, и так мало способности воспринять его — способность воспринимать свет приходит, только когда вы выросли.
Не смотрите на Солнце — вы сожжете ретинии. Надо учиться этому, а учебой я называю увеличение способности. Глаза должны стано­виться сильнее и сильнее — и тогда смотрение на Солнце поможет вам, очень поможет. Теперь даже ученые согласны с тем, что есть центр, называемый третьим глазом (они называют его по-свое­му, но это неважно, некая железа, или что-то еще), питающийся светом. Если вы будете смотреть на лампу, на пламя, третий глаз начнет действовать. Он питается светом. Вот почему трудно за­снуть днем: светло, и третий глаз действует, вибрирует. Вот поче­му трудно заснуть ночью, если горит свет. Нужна темнота, иначе третий глаз будет продолжать работать, а работа третьего глаза -его сознание. Отсюда индуистский метод тратака — глядеть на пламя. Если долго глядеть на пламя, несколько месяцев по часу в день, то ваш третий глаз заработает превосходно. Вы станете бо­лее пробужденными, более наполненными светом. Слово "тратак" — от корня, означающего слезы. Надо глядеть на пламя, пока сле­зы не потекут из глаз. Продолжайте смотреть, не мигая, и третий глаз начнет вибрировать. Но не смотрите на солнце! К солнцу на­до подходить постепенно. Если вы сможете смотреть на солнце 30 — 40 минут, не сжигая ретинии, возможно немедленное про­светление, потому что третий глаз напоен светом.
Когда вы глядите на меня, внутри появляется маленький свет. Вы слу­шаете меня. Становитесь внимательны. Когда вы внимательны, третий глаз концентрируется. Вы глядите на меня, созерцаете меня или читаете книгу... не обычную книгу — книгу, которая пришла от того, кто достиг: Тору. Прошли тысячи лет, но человек произнесший или написавший эти слова... Знать бы, кто он... Не­кие вибрации все еще длятся Становясь внимательными, вы чув­ствуете свет; а всегда, чувствуя свет, чувствуете жизнь. Надо за­помнить это сочетание. Когда вы чувствуете себя мертвым, вы чувствуете тьму. Когда вы чувствуете жизнь, вы чувствуете свет.
У Иисуса есть изречение: "Следуйте за мной. Ноша моя легка" (light (англ.) — свет, легкий). Обычно это трактуют: "Ноша моя не тяже­ла", но это неверно. Когда Иисус говорит: "Ноша моя легка", он имеет ввиду просто свет. Он не говорит "не тяжела". "Следуйте за мной. Моя ноша — свет". "Единственная ноша, что я несу -свет".
А у света нет веса, вот почему второе значение "не тяжела". Свет — са­мое невесомое на свете, самая нематериальная материя. А всегда, когда вы чувствуете свет внутри, вы чувствуете переизбыток энергии.
Молодой рабби говорит: "В часы, когда я посвящаю себя за­нятиям, я чувствую жизнь и свет, но как только я остав­ляю их, все уходит. Что мне делать?"
Рабби из Ризхина ответил: "Ты подобен человеку, пробира­ющемуся через темный лес ночью, и какое-то время другой человек с лампой сопровождает его; но на перекрестке они расстаются, и первому приходится нащупывать свой путь одному. Вот если бы у него был свой свет, он не боялся бы никакой темноты".
Я встретил вас на дороге, и у меня есть лампа. Внезапно вы больше не во тьме. Но лампа — моя. Вскоре мы расстанемся, потому что ваш путь — это ваш путь, а мой — это мой. У каждого есть собственный путь достижения своего предназначения. На время вы вовсе за­бываете о темноте. Мой свет светит и для меня и для вас. Но вскоре придет миг, когда мы расстанемся. Я пойду своим путем, а вы — своим. Тогда вам снова придется пробираться наощупь в темноте, а тьма будет еще темнее, чем раньше.
Так что, не полагайтесь на чужой свет. Лучше пробираться в темноте, но пусть эта темнота будет вашей. В чужом свете нет ничего хоро­шего; своя темнота лучше, чем чужой свет. Если вы живете в своей тьме, то постепенно тьма будет становиться все менее и ме­нее темной. Вы научитесь брести наощупь. Вы научитесь этому искусству, вы не будете падать.
Слепые не падают. Попробуйте идти с закрытыми глазами. Будет трудно. Вам не удастся пройти даже сто метров, а слепые могут идти так все время. Это их слепота. Закрыв глаза, вы занимаете слепоту. Она не ваша. Даже своя тьма лучше, свои ошибки лучше, чем чужие достоинства — запомните это, потому что ум всегда склонен к подражанию, заимствованию. Но то, что важно, невоз­можно занять.
Нельзя войти в Царство Божие с занятыми деньгами: туда нет дороги. Нельзя подкупить стражу: там нет стражи. Нельзя войти потай­ной дверью, как вор: там нет никаких дверей.
Придется идти и, идя, создать свой путь. Готовые пути невозможны. Это то, чему продолжают учить людей ложные религии: "Идите, это лучший, высший путь. Станьте христианами — и вам не о чем тревожиться. Тогда мы возьмем ваше бремя, тогда мы будем в ответе".
Иисус говорит: "Будьте собой". Ватиканский папа говорит: "Следуйте христианству". Все христиане против Христа, все церкви против Христа, против религии. Это цитадели антирелигии и антихристианства, потому что те, кто знает, подчеркивают, что надо быть самим собой. Нет другого пути. Все остальное — ложно, неискрен­не, подражательно, уродливо. Единственная прекрасная возмож­ность достигнуть Бога — быть самим собой,- в такой чистоте и не­винности, чтобы ничто постороннее не вторгалось в вас.
Идите в своей тьме; идя, пробираясь, постепенно вы найдете и свой свет. Когда вы в своей тьме, свет не так уж далек. Когда ночь очень темна — близко утро, оно уже наступает.
Но если вы будете полагаться на заимствованный свет, вы потеряе­тесь. Тьма никогда не бывает столь опасна, как заимствованный свет. Знание- хорошо, но в знаниях нет ничего хорошего. Знание — ваше, знания — чужие.
"Ты подобен человеку, пробирающемуся темной ночью через лес, и какое-то время другой человек с лампой сопровожда­ет его. Но на перекрестке они расстаются, и первому при­ходится нащупывать свой путь одному".
Будда умирал. Сорок лет он шел с лампой, и тысячи следовали за ним. Теперь он умирал. Однажды утром он сказал: "Это мой послед­ний день. Если у вас есть что спросить, спрашивайте. Настал час, близко перекресток; теперь каждый должен идти своим путем".
Беспросветная тьма окутала каждого. Ананда, любимый ученик Буд­ды, заплакал, как дитя; у него из глаз катились слезы, он ударял себя в грудь, почти помешавшись.
"Что ты делаешь, Ананда?" — спросил Будда. "Что нам теперь делать? -ответил Ананда. — Ты был здесь, мы шли в твоем свете. Все было безопасно и хорошо. Мы совершенно забыли, что есть тьма. В следовании за тобой все было светом. Сорок лет. И теперь ты ухо­дишь — ты оставляешь нас в полной тьме. Нам было лучше до то­го, как мы встретили тебя. Мы, по крайней мере, привыкли к темноте; теперь и эта привычка утрачена. Не оставляй нас во тьме. Мы не смогли достичь просветления, когда ты был здесь, что же будет, когда ты уйдешь? Мы погибнем навеки". И он снова принялся плакать и стенать. "Послушай, — ответил Будда, — сорок лет ты шел в моем свете и не смог достигнуть своего. Думаешь ли ты, что если бы я прожил еще сорок лет, ты бы достиг своего све­та? Четыре тысячи, четыре миллиона лет? Чем дольше ты идешь в заимствованном свете, чем больше подражаешь, тем больше ты теряешь. Лучше мне уйти".
Последние слова, слетевшие с уст Будды были: "Будьте сами светом для себя". Аппо депо бхава. Он умер, произнося: "Будьте сами светом для себя".
Прекрасная история. На следующий день Ананда достиг просветле­ния. Он не мог достичь просветления сорок лет, а он очень любил Будду; он стал почти его тенью — и не мог достигнуть. Заимство­ванный свет — он слишком полагался на него. Это было так пре­красно, так доступно, без усилий. О чем еще заботиться? А через 24 часа после смерти Будды он стал просветленным. Что случи­лось?
Двадцать четыре часа горького плача во тьме, реальности, своей бес­помощности. Долгими были для Ананды эти двадцать четыре ча­са. Это был чернейший период — болезненный, полный страда­ний, агонии. Он прошел через ад. Говорят, что эти двадцать че­тыре часа он лежал под деревом, как мертвый, все тело его сотря­салось, непрерывно текли слезы. Люди думали, что он сошел с ума, что он не сможет пережить смерть Будды.
Но через двадцать четыре часа он стал совсем другим. Он открыл гла­за, и никто не мог поверить: в этих глазах было то же сияние, что и в глазах Будды. Его тело стало столь же прекрасным, он разли­вал то же благоухание. Он шел как Будда. Ананда достиг своего света.
Рабби из Ризхина ответил: "Вот если бы у него был свой свет, он не боялся бы никакой тьмы".
Не нужно всему миру быть наполненным светом, чтобы вы могли ид­ти. Нужен свет только в вашем сердце. Маленькое пламя — и этого достаточно, потому что оно осветит для вас следующий шаг. Ни­кто не проходит больше одного шага сразу. Маленький огонь по­нимания в сердце, полноты ума; дхьяна, медитация. Маленькое пламя — и этого достаточно. Оно немного осветит ваш путь. Вы шагнете — оно осветит то, что дальше.
Лао Цзы говорит: "Делая за один раз по шагу, можно пройти тысячу
миль". А Бог не так далеко.
Годо очень далеко. Вы никогда его не достигнете. Будете ждать, ждать и ждать. Это ожидание; Годо — это ожидание, ожидание бесконеч­ное. Это только воображение. Его нет. Это как горизонт. Кажется, всего в нескольких милях от вас небо касается земли. Вы думаете: "Два-три часа пути, и я достигну горизонта". Вы никогда не до­стигнете его. Небо нигде не соединяется с землей. Можно снова и снова обойти вокруг земли, можно вращаться вокруг нее милли­оны раз — вы никогда не встретите горизонт. А он будет всегда ря­дом, впереди вас, ожидая вас.
Годо — это горизонт; это ожидание. Он заполняет пустоту, обманывает вас. Это только обман. А Бог недалеко — Бог прямо там, где вы сейчас!
В Упанишадах сказано: "Бог далеко. Бог близко". В моем переводе это выглядело бы так: "Годо далеко. Бог всегда близко". Он здесь и сейчас.
В этот момент — кто окружает тебя? В этот момент — кто бьется в тебе? В этот момент — кто говорит с тобой? В этот момент — кто слуша­ет тебя?
Бог — это жизнь. Бог — это бесконечный океан энергии. Где-то дерево и цветок. Где-то поток и песня. Где-то птица. Где-то камень. Где-то вы, и где-то я.
Вильям Блейк спросил однажды: "Кто такой Бог?" И ответил: "Иисус, ты и я".
Бог — это все. Бог просто имя всего. Бог — это не сидящий там, все­вышний судия или что-то вроде этого. Бог — это все. Вы в нем. Он в вас. Бог близко. Нужно только маленькое пламя, маленький свет внутри. Тогда вы живете впервые. Иначе вы просто желаете, вы никогда не жили. Вы только надеетесь жить когда-нибудь, как-нибудь, когда придет Годо.
Жить можно только в этот момент. Когда я говорю об этом, не начи­найте обдумывать, потому что мышление — это процесс, который уведет вас в будущее.
Слушайте меня и понимайте. Тут не надо думать. Я не излагаю вам те­орию, я просто сообщаю вам факт. Я не даю вам учение, я просто указываю на то, что есть. Не надо об этом думать, надо просто слушать, а если вы слушали хорошо, внимательно, понимание приходит мгновенно.
Вы будете сбиваться с пути снова и снова: это мой свет. Но раз узнав, что свет возможен, что мой свет возможен, вы уверяетесь, что ваш свет тоже возможен. Если это произошло с ним, то почему бы и не со мной? Кости у меня такие же, как у вас, кровь у меня такая же, как у вас, плоть у меня такая же, как у вас. Я такой же прах, как и вы. И этот прах станет прахом, как и ваш.
Если нечто извне стало возможным для этого человека', можно быть уверенным; не надо колебаться — вы тоже можете прыгнуть. В эти дни, пока вы со мной, мы будем идти вместе и с моим светом.
Наслаждайтесь им, но помните: не полагайтесь на него. Читайте Тору, читайте Библию, наслаждайтесь. Они действительно прекрасны. Но не полагайтесь на них. Наслаждайтесь, чтобы ваше стремле­ние, ваше желание приобрело устремленность, настойчивую жаж­ду прибыть. Прибыть туда, где вы уже есть. Это не значит куда-то отправиться; это значит быть там, где вы есть.
Религия — не цель. Она — откровение. Религия — не желание; она — ре­альность. Нужен только маленький поворот, я говорю "только маленький" — и все возможно. Жизнь становится возможной. Иначе вы проживете пустым, в ожидании. Не будьте бродягами из пье­сы Беккета. Вы и так уже долго прождали. Теперь хватит!
Начните жить! К чему ждать? Чего ждать? Кто этот Годо, в конце кон­цов?
В этот миг все существование протекает через вас. В этот миг все, что есть в этом мире, кульминирует в вас. В этот миг вы — крещендо. Наслаждайтесь этим. Вы можете понять, что цель — вы. Тогда очень просто будет понять и этот маленький анекдот — очень зна­чительный и глубокий.
Вы — цель. Вы — путь. Вы — свет. Вы — все.
В этом смысл фразы: "Вы святы" (whole — целое, все; holy — святой. You are whole = You are holy).
Если вы пришли ко мне, помните: я буду только надеждой, воодушев­лением, чтобы вы пришли к себе. Позвольте мне это и помогите, чтобы я вернул вас к вашему внутреннему существу. В этом на­значение Мастера. Мастер помогает вам стать собой.
У меня нет для вас никаких образцов, никаких ценностей, никакой мо­рали. У меня есть для вас только свобода, чтобы дать ее вам, что­бы вы могли цвести, чтобы вы могли стать лотосом, светом.
И жизнь вечная...
ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ
ВОПРОС Даже в словах, что вы против идеологии, есть некая идеология. Можно, говоря всерьез, обойтись без этого?
ОТВЕТ Об этом не только нельзя говорить серьезно — об этом вообще невоз­можно говорить. Дело не в серьезности. Просто говорить об этом невозможно, так как, говоря, используешь язык.
У языка есть образец, язык сам есть идеология. Пользоваться языком значит попадаться на его. удочку. У языка есть логика, система, субстрат. Раз о чем-то заговорив, вы попали в мир идеологии.
Но говорить — неизбежное зло. Надо его сносить. Я бы предпочел не разговаривать; я бы предпочел передавать и общаться прямо, без языка; но тогда я не достиг бы вас. Молчание не было бы понято.
Так что мне приходится пользоваться языком, хорошо зная, что это неизбежное зло; хорошо зная, что вам следует преодолеть его; хо­рошо зная, что им нельзя передать то, что лучше слов; хорошо зная, что, как только правда произнесена, само произношение искажает ее. Но прежде, чем вы сможете понимать молчание, должно произойти это общение: от сердца к сердцу.
Итак, я говорю, чтобы помочь вам стать ближе к молчанию. Из моей речи вы не поймете молчания, но у моей речи может быть вкус, аромат. От моей речи, быть может, вы сумеете услышать молча­ние; оно всегда здесь, между двумя словами; оно всегда здесь, между двумя фразами.
Что бы я ни говорил — неважно; важен промежуток. Не обращайте слишком много внимания на то, что я говорю. Слова подобны бе­регам реки; берега — это не река. Не слишком-то привязывайтесь к берегам. Они не утолят вашей жажды. Забудьте о берегах -ищите между ними. Промежуток, молчание между словами — это река. Это то, что я пытаюсь передать вам.
Я знаю, вы слушаете слова, вы не слушаете молчания. Психика долж­на измениться. Однажды это произойдет. Вы будете слушать, и однажды это случится. Внезапно, впервые слова перестанут быть важными, важно будет существование, которым я касаюсь вас. Уши продолжают слушать слова, но сердце двигается в неизвест­ном направлении.
Нельзя предугадать, когда это случится, но это случится. Вот почему на Востоке так ценится сатсанг. Сатсанг означает "быть с Мас­тером". Когда он говорит, быть с ним. Когда он сидит, быть с ним. Когда он смотрит на вас, быть с ним. Когда он не смотрит на вас, тоже быть с ним. То есть иметь чувство потока между тем, кто знает, и тем, кто стремится. Однажды они начинают звучать слитно, и этот день непредсказуем; тут ничего нельзя поделать. Чем больше вы будете что-то делать, тем больше будете упускать это.
Так что, просто слушайте мои слова, но постепенно смещайте внима­ние к молчанию, паузе. Порою я ничего не говорю. Порою я про­сто смотрю на вас. Именно в этом весть. И если вы слушаете эту весть, это не учение. Это и не антиучение. Потому что антиучение — тоже учение. Быть против — значит быть в мире идей.
Я не против учения. Как я могу так согрешить? Я не против, я вне. Учение и антиучение — оба — остались в долине. Я перешел в дру­гой мир: вершина, которая вне. Я не учу вас антиучению. Я не учу вас чему-то, относящемуся к миру концепций и мыслей. Я учу вас "себе"! Я учу вас способу быть, другому качеству существова­ния.
Слушайте мои слова. Но не только слушайте — сливайтесь. Однажды вы поймете даже то, чего не высказать словами.
Проблески возможны даже от слов. Когда вы почувствуете мое молча­ние, мои слова приобретут иное значение. Тогда они перестанут быть просто словами, просто звуками. Они станут цветением.
Трудное дело — говорить о молчании.
В дзен утверждают, что это все равно, что продавать воду у реки. Рядом течет река, но вы слепы и приходится торговать водой. И, конеч­но, вы платите, хотя рядом — целая река. Это все равно, что пол­ивать сад, когда идет дождь. Или, как сказано в индийских свя­щенных писаниях: "Это приделывание ног змее, чтобы помочь ей двигаться!" Глупо, абсурдно — змея прекрасно может обойтись без ног. На самом деле, ноги ей мешают. Но что делать? Змея гово­рит: "Помогите!". Или, как сказано в даосских текстах: "Говорить об истине все равно, что надевать шляпу на человека, на котором уже есть шляпа". Напяливать одну шляпу поверх другой бессмыс­ленно.
Ну и что же я здесь делаю? Я просто даю вам терпение, способность ждать, наблюдать. Это усилие было со мной. Вначале это похоже на усилие, но придет день, и это перестанет быть усилием. Вы бу­дете здесь без усилия. Тогда вы поймете меня — буду ли я в этом кресле или нет, буду ли я в этом теле или нет. Но прежде, чем это случится — это высшее цветение вашего молчания, — мне придет­ся окапывать и окапывать куст, все кругом и кругом.
И второе, в ответ на этот вопрос: я не серьезный человек. Я выгляжу серьезным, но внешность обманчива. Я несерьезный человек; я совершенно несерьезный человек. И только таким может быть просветленный человек.
Серьезность — мирское. Это от ярмарки. Вы найдете ее в церквях — там ее даже слишком много. Ваши церкви — только часть ярмарки, часть мира товаров. Я слышал одну еврейскую шутку: "Еврей пришел в синагогу с дохлым котом и спросил раввина, не может ли тот похоронить кота в освященной земле. Раввин ужаснулся, возмутился, вскочил. "Что! Ты, добрый еврей, просишь своего раввина похоронить грязного дохлого кота в святой земле? Нет! Никогда! Ни за что! Ни в коем случае!" Тот поднялся и сказал: "Тогда я не смогу отдать вам десять тысяч фунтов, которые кот оставил вам в своем завещании". Раввин снова вскочил: "Постой, не спеши! Ты балда! Что же ты не сказал раньше, что кот был ев­реем?"
Ваши синагоги, ваши церкви, ваши храмы — все они принадлежат яр­марке; им приходится быть серьезными. Мир слишком серьезен, ему приходится быть таким: над ним всегда висит смерть. При­ходится быть серьезным. Даже когда вы смеетесь, в вашем смехе скрыты слезы. Даже когда улыбаетесь, ваша улыбка не полная, она принуждена, болезненна. Это не внутреннее цветение. Вовсе нет.
На ярмарке вы научились быть слишком серьезными. Тогда и церкви ваши стали серьезны. Ваши боги не умеют улыбаться.
Христиане говорят, что Иисус никогда не улыбался, не смеялся. Какая нелепость! Иисус не смеется? Кому же тогда смеяться? Если даже Иисус не смеется, тогда смех становится совершенно невозмо­жен. На самом деле, только ему и смеяться; только он может сме­яться и наслаждаться смехом.
В Индии мы не признаем мир всерьез. Мы называем его божествен­ной лилой, божественной игрой; в лучшем случае — шутка, прит­ча, драма, прекрасно рассказанная, но тут нет ничего серьезного.
Я несерьезен; и, что бы я ни говорил, я говорю в очень несерьезном духе. Конечно, я искренен, но не серьезен. Что бы я ни говорил, я на самом деле хочу передать это вам, но если это не передается, я не буду расстроен. Если передается, я не буду гордиться. Если я полностью потерплю неудачу или вполне преуспею — все едино. Вот почему я несерьезен.
Вы здесь, быть может, всерьез, но постепенно я смогу убедить вас не быть серьезными, так как серьезность — это тень эго. Без "я" нельзя быть серьезным. Просто без "я" серьезность исчезает, по­тому что, когда нет "я", исчезает смерть. Умирает только "я", а не вы сами. Вы никогда не умирали и никогда не рождались. Вы всегда были здесь. Вы часть всего этого существования, вас нель­зя отделить от него.
Иногда вы могли быть в деревьях, вы могли быть деревом. Иногда — в птицах, вы могли быть птицей. Иногда — камнем, иногда — пото­ком, падающим с Гималаев. Миллионы способов. Миллионы форм. Миллионы имен. Да, вы существовали самым разным спо­собом, Никогда не было, чтобы вас не было; никогда не будет, что вас не будет, — форма меняется; то, что лишено формы, длится и длится.
Тут нечего быть серьезным. Но "я" боится, взвешивает. Приближается смерть. "Я" — это вес. "Я" не может смеяться.
Все мои старания — создать в вас такой глубокий смех, чтобы он остал­ся при вашем исчезновении. Танец остается, танцующий исчеза­ет. Тогда жизнь становится необыкновенно прекрасной — и только тогда жизнь прекрасна.
Так что не думайте обо мне, как о других религиозных деятелях, кото­рые очень серьезны. Если они серьезны, они не могут быть рели­гиозны — это мой критерий. Если ваши святые не могут смеять­ся, они, в лучшем случае, — подавившие себя грешники. Потому что подавивший себя не может смеяться, он всегда боится. Вме­сте со смехом можно выпустить наружу многое другое. Теперь он не может выпустить наружу только один смех. Ведь ему прихо­дится подавлять в себе все: секс, раздражение, зависть, нена­висть, любовь. Нельзя выражать только часть себя: или вы выра­жаете себя полностью, или все в себе подавляете. Вашим, так на­зываемым, святым приходится подавлять себя полностью. А по мне, святой тот, в ком нет ни малейшего подавления, во всем его существе. Когда он смеется, то смеется. Вовлечено все его суще­ство — все в нем колышется от смеха.
Запомните это — и особенно в связи с хасидизмом. Хасидизм создал величайшую традицию смеющихся святых; это один из прекрас­нейших вкладов хасидизма.
Хасидский мудрец не из тех, кто отрекается от мира. Он живет в мире, потому что отрицание его — слишком серьезно. Он не уходит с яр­марки — он поднимается над ней. Он живет там же, где и вы, но живет по-другому. Он живет рядом с вами, но, в то же время, он существует где-то еще. Он соединил сансару — мир и саньясу — от­речение.
Когда я посвящаю вас в саньясу, я делаю то же, что и хасид. Я не гово­рю вам: отправляйтесь в Гималаи — это было бы выбором, а вы­бор всегда серьезен: что-то приходится оставить, отрезать часть своего существа,, искалечить себя.
Выбирая, вы двигаетесь в определенном направлении; тогда целое не воспринимается. Если вы живете в мире, то отвергаете отречение, саньясу, вы отвергаете медитацию. "Это не для нас, мы люди это­го мира". Но приходит день, когда вы уже сыты этим миром по горло, и оставляете его. Теперь вы боитесь в него вернуться. "Мы не от мира сего. Мы живем вне мира!" Но и в том, и в другом го­ворит только половина вашего сердца, вы не целы, вы не полны.
Хасидский мудрец полон. Он живет в мире, живет так же, как все. У него нет мании величия по поводу своей необычайности. Ему нет нужды ее показывать. Он есть!
Есть другие святые, которым нужно убеждать всех, что они особенные. Сама эта нужда показывает, что в глубине они очень обычные: это часть обыденного сознания — быть всегда нужным, желан­ным, желать, чтобы другие думали и чувствовали, что ты не та­кой, как другие: "Я особенный".
Как-то я ехал в поезде. В моем купе было еще трое людей. Они разго­варивали обо всем на свете. Ехать было далеко, надо было чем-то заняться. Заговорили о счастье. Один был очень богат, он сказал: "Я счастлив, у меня есть все, что мне нужно. Я преуспел, я до­стиг". Я взглянул на его лицо — ни следа прибытия, только невроз. Даже то, как он говорил — с такой уверенностью — было только же­ланием скрыть глубокую нервозность. Видно было, что внутри он дрожал, как лист на ветру. Он только делал вид. "Я достиг сча­стья", — говорил он. Но глаза его были, как пустыня: ни тени сча­стья, ни тени зелени. Он был почти мертв, опустошен, изношен.
Другой был членом политической партии. Он говорил: "Я счастлив, я нужен партии. Без меня они не победят на предстоящих выборах. Я нужен. В этом мое счастье".
Один думает, что счастлив, потому что накопил много богатств. Что общего у счастья с богатством? Богатство снаружи, счастье -внутреннее цветение. Счастлив может быть и бедный. Оно никак внутренне не связано с бедностью или богатством. Нищий, подо­бный Будде, может быть счастлив. А тот, кто говорит, что счаст­лив, потому что достиг больших богатств, только дурачит себя и притворяется.
Другой сказал: "Я счастлив, потому что я нужен". Когда в вас нуждают­ся, к вам приходит определенная значительность. Вы думаете, что существенны для кого-то или для партии, религиозной груп­пы. Но счастье не зависит от других. Если партия найдет себе по­лучше него (или похуже, что для них одно и то же), это будет для него страшным ударом. Если так, то это не счастье, а просто при­крытие действительности ласкающим душу словом.
Еще там была женщина. Она тоже сказала, что счастлива: у нее пятеро детей, прекрасные люди, уже взрослые. В них осуществились ее надежды. И муж искренне любит ее, он всегда был ей верен. В мо­лодости она, должно быть, была красива. Теперь ей уже за 50; ос­тался один скелет, одно воспоминание — воспоминание о про­шлом. Глаза потухли, вся жизнь прошла. Сама она не смогла, так что теперь это дело их, ее детей; ей предстоит жить их амбиция­ми.
Счастье никогда не живет чужим. Ему никого не нужно, ему хватает и себя. А она подчеркивает, что муж был верен ей, но видно: что бы она ни говорила, сама она не очень этому верит — все ведь видно по глазам. И вообще, говоря, что муж вам верен, вы выдаете свои подозрения. Или, что жена вам верна: отголосок сомнения. Пото­му что верность не знает сомнений и не думает о верности. Если это настоящая верность, вы о ней не знаете. Иначе где-то изнут­ри ее подгрызает червь сомнения.
Потом все повернулись ко мне и спросили: "Ну, а вы?"
"Я никогда не пытался быть счастливым, — ответил я. — И не принадле­жу никакой организации, религии или еще чему-нибудь. Никому я не нужен; если я кому-то нужен, то это его дело, а не мое. Мне не нужно быть нужным. Что же касается успеха, то я неудачник: мои руки абсолютно пусты.
Честно говоря, я мало интересовался счастьем, потому что я и так сча­стлив. Просто я счастлив. Без всяких причин".
Если для счастья есть причины, несчастье ждет вас в любой момент. Вы на самой грани несчастья, потому что причина может исчез­нуть. Пока вы не счастливы просто, без всяких видимых или не­видимых причин, пока вы не просто счастливы — беспричинно, иррационально, абсурдно, сумасшедше, — вы несчастны.
А счастливый не может быть серьезным. Несчастный серьезен, ему че­го-то не хватает. Он идет, рыщет, всегда напряжен, движется, стремится куда-то — ждет Годо. Такова натура несчастливого че­ловека.
Я достиг такой глубины, что даже не чувствую достижения. На самом деле, я никогда не отправлялся. Я несерьезен, внешность может обманывать. Вы, быть может, не видели меня смеющимся, но вы слишком серьезны: вам нужен смех. Когда вы просто счастливы, серьезность исчезает, смех исчезает.
Смех ваш болезнен. Вы слишком серьезны. Приходится смеяться.
Очень может быть, что Иисус никогда не смеялся, но христиане не­правильно это понимают. Я могу согласиться, что он никогда не смеялся. Это возможно: он сам был смех. Он смеялся глубоко и постоянно. Это было не событием, а процессом. Это не было тем, что приходит и исчезает. Это длилось всегда.
Если вы на самом деле счастливы, то нет нужды в смехе и нет нужды в слезах. И то и другое исчезает. Я несерьезен; я празднующий, просто празднующий. И, говоря с вами, я не излагаю ни учение, ни философию, ни религию — вовсе нет. Я просто хочу разделить с вами мое празднование. Сместитесь от слов к молчанию. Не слушайте слова, слушайте меня. Здесь, именно здесь — весть.
ВОПРОС Если вы поможете мне найти вопрос, поможет ли мне это найти ответ?
ОТВЕТ А это и не нужно. Если вы задаете вопрос — ответ найден. Дело не в от­вете, дело в вопросе. Вы не знаете настоящего вопроса — вот поче­му вы все ищете и ищете. А настоящего ответа никогда не бывает. Его не может быть, потому что вы упустили самое начало. Пер­вый шаг был сделан не туда.
Надо найти настоящий вопрос, ваш вопрос: он не должен быть чужим, его нельзя занять. Не надо повторять, как эхо, чужой вопрос. Не надо повторять.
Вы так раздражительны, что даже в вопросе вы повторяете других, вы отражаете других. Как могут быть подлинны ваши поиски? Как вы можете чего-то достигнуть? Невозможно: сами ваши поиски подражательны. Задайте свой вопрос!
Все мои усилия здесь — помочь вам задать подлинный вопрос, основ­ной: вопрос вашего существа, глубочайшей сердцевины.
Основной вопрос только один. Вот почему и основной ответ тоже толь­ко один. Можно задать тысячу ложных вопросов. Нельзя задать больше одного истинного вопроса, потому что в истинном вопро­се — все остальные. Он будет сущностью вашей тревоги, вашего страдания.
И вопрос этот не будет теологическим, он будет экзистенциальным. К нему не прийти чтением. К нему не прийти учением. Он придет, если вы отважитесь на встречу с собой. Если вы повернете взгляд в свое существо. Тогда он придет. Он уже здесь. Вы принесли его с собой. Это семя внутри.
А когда вы найдете истинный вопрос... Это я и помогаю найти, а не ис­тинный ответ. Ответ я оставляю для глупых. Отправляйтесь к священникам: у них есть правильные ответы; отправляйтесь к профессорам: у них есть правильные ответы. У меня есть только правильный вопрос.
Как только есть правильный вопрос, не надо искать ответа — ответ в нем самом. Они всегда вместе. Как только вы задаете подлинный, настоящий вопрос, идущий из вашего существа, а не от ума — чу­до! За вопросом приходит ответ. Так должно быть. Если вопрос ваш, то как может чей-то ответ утолить его? Жажда ваша — ее не утолит никакая чужая вода. Надо глубоко погрузиться в себя. Найдите вопрос — и ответ уже найден. Но это трудно, мучительно, вы ведь спешите: "Если у вас есть ответ, то уж дайте, пожалуйста. Если у вас есть ответ, к чему принуждать нас отправляться на по­иски вопроса?" Вы любите все готовое. Это невозможно. Так вас обманывают, так вы обманываете себя. Так рождаются религии: христианство, иудаизм, индуизм, джайнизм.
Махавира нашел свой вопрос и нашел свой ответ. Вокруг него собра­лись люди: те, жадные, кто не удосужился спрашивать, кто не ут­руждался. Они видели возможность: этот человек нашел ответ. Они собрались отовсюду. Они уцепились за ответ. Глупее не при­думаешь. Ответ можно запомнить, но это не поможет.
Я расскажу вам притчу. Случилось так: некий человек был очарован рекой, что протекала рядом с его деревней. Он захотел спуститься по ней вниз, до самого конца, чтобы увидеть, как река впадает в океан. Конечно, он принялся изучать старинные тексты: надо бы­ло узнать, спускался ли кто вниз по реке. Спускались многие. Во все века многие были очарованы рекой. Но его озадачило то, что ответы их были различны. Он не мог им верить.
Один утверждал, что река прямая. Другой говорил: через пять миль река сворачивает направо, а еще один — что ровно через пять миль река сворачивает налево. Видя большую путаницу в текстах, он обратился к людям: может, жив кто-нибудь из тех, кто спускался по реке. Таких нашлось много: советовать ведь очень приятно. В каждом столь глубоко сидит желание стать гуру, это так приятно для него. Это приятно для эго. Когда надо советовать другому, каждый становится мудрым. Может, в своей жизни он оказался дурак дураком, но когда другой в затруднении — становится муд­рым с кучей советов. Конечно, никто им не следует, и хорошо, что никто не следует ничьим советам. Так вот, много советчиков и притвор оказалось и в деревне этого человека. Он был у них, но остался в еще большем смущении, потому что у каждого были свои представления.
Наконец, он собрал большой материал. Спланировал карту.
На бумаге все выглядело просто замечательно; на бумаге всегда так. Вот почему все тексты прекрасны на бумаге. И он отбросил все противоречия: из целого выбрал основное целое. Теперь эта со­ставная река была чисто умственным представлением. Он же был очень доволен своим планом, картой и — отправился вниз по реке.
Тут же стали возникать проблемы: он планировал через пять миль свернуть направо, но река не следовала карте. Он был ошеломлен и испуган. Все усилия достигнуть мудрости оказались тщетны — река не слушалась. Ни одна река не слушается ваших карт. Ему было так тревожно двигаться в неизвестности: впереди могли ждать опасности. Но ему ничего не оставалось, как плыть вместе с рекой. Если река не может следовать карте, что делать? Прихо­дится двигаться с рекой. Он не мог заснуть всю ночь.
На следующее утро он ожидал увидеть деревню на берегу. Никакой де­ревни. Он был голоден, растерялся. Что делать?
Что же, все описания — ложь? Ничего подобного. Но река есть река -она меняет свой путь. Иногда она поворачивает налево; теперь она свернула направо. Иногда там бывает деревня; деревня появ­ляется и исчезает. Река постоянно меняет свой путь. У реки нет логики, она не составная. Просто она живая. Никогда ничего не­известно заранее.
Человек был голоден, подавлен. Карта оказалась полной бессмысли­цей. Что делать? Река создает проблемы.
Один, молча плывя по течению, он начал размышлять: что делать? Тексты не помогли, советы оказались бесполезны — что теперь де­лать? Он начал размышлять. И вдруг пришло понимание: "Река не создает проблем, их создают карты. Река не создает никаких проблем. Река даже не знает, что я здесь. И река не может быть ко мне враждебна".
Он выбросил карты в воду. Проблемы кончились. Теперь он стал плыть вместе с рекой, без всяких ожиданий. Все его огорчения кончились.
Если вы плывете вместе с рекой жизни, вы найдете свой вопрос, и вы
найдете свой ответ.
Но все горе в том, что вы уже нашли ответ. У вас есть карты, тексты, рекомендации, и куча обманщиков продолжает давать вам сове­ты. Им очень приятно советовать. Вы просто жертва, повод. Им хочется советовать. Им дела нет до того, что вам нужно. Они и не смотрят на вас. У них уже сложились определенные представле­ния.
Пойдите к христианам; у них есть определенное представление о Боге. Даже реки не текут по определенному пути — как же у вас могут быть определенные представления о Боге? Он — река сознания. Может быть, когда-то в прошлом кто-то знал реку, текущую так. Ее уж больше нет на том же месте. Старик Гераклит сказал: "Нельзя дважды ступить в одну и ту же реку". Река всегда течет, меняется, струится, всегда движется. У реки нет определенного русла.
Жизнь свободна. Жизнь — это свобода. Бог — это абсолютная свобода. Нельзя иметь определенного отношения, определенных представлений. Если они есть, вам будет трудно, вы будете думать, что Бог создал для вас трудности. Да выбросьте ваши священные писания в реку! Плывите вместе с рекой, и все будет прекрасно.
Забудьте ответы, если вы хотите найти свой вопрос. Вы так окружены ответами, что в такой толпе и путанице почти невозможно найти настоящий вопрос. А настоящий вопрос — это ключ.
Я не даю вам никакого ответа. Если вы пришли ко мне за ответом, то обратились не по адресу. Я не даю вам никаких карт сознания. Я не даю вам никаких концепций Бога. Я просто даю вам жажду, страстную жажду. Я делаю насущно необходимой вашу жажду уз­нать свой подлинный вопрос. Дальше все пойдет само собой.
Ответ следует за вопросом. Это несомненно. Так бывает всегда. Такова сама природа этого. Прежде — жажда вопроса, а ответ придет. Но вы стараетесь ловчить. Вы говорите: "К чему тревожиться о воп­росе? Ведь есть ответы. Доступны и дешевы. Да и советчиков хва­тает". Так что, к чему заботиться о собственном вопрошании?
Но если вопрошание не ваше, то и его исполнение будет не вашим.
Ответы не помогут. Необходимо другое состояние сознания. Только другое состояние сознания может стать ответом. Вопрошая, вы начинаете меняться. Вопрошайте все; и не просите легких отве­тов. Продолжайте вопрошать, идите до самого конца, чтобы вся ваша вопрошающая жажда сконцентрировалась, собралась в одну точку. Она, как стрела, входит в сердце, глубоко проникая. Это бо­лезненно, но ничего не достигается без боли. Страдание — часть роста. Вы ищете комфорта и заимствуете ответы. Тогда не прихо­дите ко мне, потому что я брошу вас в бездну вашего существа.
Поначалу это похоже на смерть, поначалу это похоже на ничто. Но ес­ли вы мужественны, вскоре появится вечное основание. Впервые вы дома. Это похоже на боль рождения: ребенок должен пройти через родовую травму, должен выйти из чрева.
Вот сейчас вы во чреве своего ума. Медитация — не что иное, как выход из чрева ума: от мысли к немыслию, от бессознательности к со­знанию, от заимствованного, подражательного существования к подлинности.
Да, я помогаю вам найти вопрос. Но тогда ответ уже не нужен: он при­ходит одновременно, нет и секундного разрыва. Ответ неотделим от вопроса. Вопрос и есть ответ. Само вопрошание и есть процесс понимания. Сам поиск и есть цель.
ВОПРОС Все подлинно стоящее приходит благодатью. В чем логика или нело­гичность благодати, как привлечь ее?
ОТВЕТ Благодать — не то, что порою есть, а в другое время нет. Благодать всег­да. Она сама сущность существования. Существование благодат­но, исполнено благодати. Но порою она с вами, порою вы упуска­ете ее. Идет дождь; вы то под ним, то нет. Но дождь идет все вре­мя. Так что, причину надо искать в себе. Иногда вы укрываетесь от благодати.
Благодать — сама природа существования. "Я" — укрытие. Вы защищае­тесь даже от благодати. Сами того че зная, вы создаете вокруг се­бя защитную зону, создаете броню. Благодать доступна — недо­ступными становитесь вы. Вот почему кажется, что она приходит редко.
Когда вы перестаете защищаться... Вы сидите. Раннее утро, солнце еще не поднялось. Смотрите на небо: вот поднимается новое солнце. Все вокруг — мир и покой. Пробуждается новая жизнь. Рождается новый день. Вы становитесь частью бесконечного целого, проис­ходящего вокруг вас. Вы не наблюдатель, не посторонний. Вы участвуете в мистерии. Это не то, что солнце поднимается, а вы глядите на него, нет. Вы и солнце становитесь одно. Тогда вы без­защитны. Стена исчезает. Брони больше нет. Тогда не просто солнце поднимается там, далеко в небе, а вы сидите тут, на земле.
"Там" и "здесь" исчезают. Есть только одно целое. Тогда вы забываете себя. В этом забвении вы больше не остров — вы стали частью су­ши. Никаких преград — и вдруг вы исполнены благодатью, вы вдруг больше не несчастны, вдруг больше нет тьмы. Все прекрас­но. Вы благословляете все. В это мгновение только одно возника­ет в вашем сердце: глубокая благодарность, глубокое благогове­ние. Просто быть — превосходно, просто дышать — великолепно. Просто быть живым в этот момент.
Иногда так бывает, когда сидишь с любым существом: мужчиной, женщиной, ребенком — сидеть молча, ничего особенно не делая, потому что это всегда род занятий, которым вы продолжаете за­щищаться. Даже не разговаривая! Когда вы погружены в любовь, вы предпочитаете сидеть в молчании. Любящие мало разговари­вают. Они не сообщают, они сообщаются. Возникает тонкое об­щение. Они так глубоко знают друг друга, что понятен даже жест. Слова не нужны. От них коробит — они помеха, они мешают резо­нансу. Люди сидят тихо, и вдруг — благодать: что-то большее их обоих и всего окружающего их. Они слились в едином чувстве. Облако девственной благодати окружает их. Они не двое, двойст­венность исчезает. Они полностью освобождены от своей обособ­ленности. Время остановилось. Это благодать.
Потом они снова начинают говорить, снова вторгается "я" — они защи­щены и благодать потеряна.
Да, все, что прекрасно, все, что подлинно и хорошо, приходит благо­датью; никогда — от усилия. Все усилия так малы. Что вы можете? Вы такие крошечные. Атомы, — что мы можем? Так ограниченны, — что мы можем? Если мы будем пытаться стать счастливыми своими усилиями, мы только все более и более станем несчаст­ными. Это то, что происходит во всем мире; каждый старается стать счастливым. Чем больше вы стараетесь, тем несчастнее ста­новитесь. Все ваши усилия напрасны. Не только напрасны — все ваши усилия приносят результат прямо противоположный: вы хотите стать счастливыми, а становитесь несчастными.
Я слыхал об одном старике. Он был из несчастнейших на свете. Вся деревня устала от него: всегда он был мрачен, всегда жаловался, всегда в плохом настроении, всегда кислый. И чем дольше жил, тем все более желчным становился, и ядовитее становились его слова. Люди избегали его: несчастье становилось заразным. Не быть несчастным рядом с ним было как бы оскорбительно. Он создавал несчастье и в других.
Но однажды, когда ему исполнилось 80 лет, случилось невероятное -никто не мог поверить. Мгновенно всех облетел слух: "Старик се­годня счастлив, не жалуется, даже улыбается; у него все лицо пе­ременилось".
Собралась вся деревня. Старика спросили: "Что случилось с тобой? В чем